Глупость, которую он едва не совершил, научила Зеко всякий раз, когда его охватывала тоска или сплин, даже если они были совершенно нестерпимыми, объективно смотреть на вещи и усмирять свои эмоции. Впрочем, если бы он решил повторить все снова, Миляны больше не было рядом, чтобы спасти его!
Бальзамом на его израненную душу стал перевод отца в Мостар. Что за жизнь была бы у него в Травнике без Миляны?
После школы Зеко полюбил сидеть на берегу бурной Неретвы, смотреть на пороги и бросать в воду запечатанные в бутылки любовные послания. Неретва, в отличие от Лашвы, будила в нем другие чувства и мысли: зеленая, глубокая, с постоянно меняющейся поверхностью и ложем с вросшими в него тысячелетиями сохраняющими неподвижность крупными каменными глыбами. Эх, если бы жизнь могла захватить его своим мощным потоком, а похожий на желание ветер принес бы ему что-то новое, что в корне изменило бы его существование! Таковы были помыслы Зеко. Точно как течения и ветры, влияющие на поверхность Неретвы. Когда он найдет Миляну, утешал он себя, жизнь станет вечной и ненарушимой.
Кроме того, Мостар проявил в характере Зеко новую черту. После своей «глупости» он, разумеется, больше не обменялся ни единым взглядом, а уж тем более словом с отцом, однако унаследовал от Славо его организаторские способности и военную точность. Когда в Мостар приехал рокер Любиша Расич, Зеко помог ему организовать концерт. И это стало для мальчика началом новой жизни. Чтобы тебя заметили в мире рок-н-ролла, если ты не стоишь на переднем крае сцены, нет ничего лучше работы roadie[9]. Не было ни одного концерта, где бы Зеко не был мастером на все руки, организатором, чье имя упоминали даже в Сараеве. И когда группа «Zabranjeno Pušenje»[10]выступала в Загребе, в клубе «Кулушич», он присутствовал на всех концертах и показал себя с лучшей стороны.
Новое назначение Славо Теофиловича совпало с окончанием его военной карьеры. Оно явилось следствием приготовлений к встрече в Мостаре товарища Тито. Славо принес из казармы большой югославский флаг:
– Ну-ка, прикрепите его на углу дома, да понадежней!
Зеко и Горан послушно повиновались. Отец задумал торжественно приветствовать маршала со своего балкона. Сказано – сделано. Три дня спустя принарядившееся семейство Теофилович в полном составе выстроилось по стойке смирно на балконе. Все шло согласно приказам капитана первого ранга. Из своего «мерседеса» с откидывающимся верхом Тито заметил перевернутый флаг и спросил Джемала Биедича:
– Это еще что? Бог мой, но ведь не в Россию же мы приехали?
Дисциплинарное наказание, последовавшее за неверно повешенный флаг, оказалось не единственным событием, которым закончилась не слишком славная военная карьера капитана. Прекратилась и общая жизнь семьи Теофилович. После того как Славо расстался с мундиром, его ссоры с Аидой приблизились к развязке. Квартира была поделена. Посреди гостиной торчали шкафы, перегородившие комнату на две части: в одной жила Аида с мальчиками, в другой – Славо. Стоило тому появиться, Аида принималась упрекать его. Поначалу спокойная, под конец она обычно вопила, что капитан первого ранга Славо Теофилович испортил ей жизнь. Только теперь она осознала, сколь печально ее существование, и взрывалась от ярости. Славо хранил невозмутимость. К жене и детям он не испытывал ничего, кроме равнодушия. Однажды отставной капитан вышел за сигаретами и не вернулся. Он уехал к своей любовнице в Скопье, где открыл малярную мастерскую, оказавшуюся весьма доходной.
Где бы Славо ни появлялся со своими рабочими, первым делом он задавал вопрос: «Кто вам сделал такое безобразие»? И, не дожидаясь ответа, продолжал: «Чтобы это стало хоть на что-то похоже, потребуется не меньше трех пемзований!»
Непроницаемое лицо и высокий слог придавали Славо убедительности.
Совсем как в 1976 году, когда, уставившись на неоновые буквы, Зеко отчаянно переживал из-за того, что снова не получил от отца подарка на день рождения, в этом военном 1993 году он сидел на берегу Савы. Было воскресенье, и он качал в коляске свою дочь Светлану. Эту прелестную белокурую малышку подарила ему Звездана, юристка из Белграда. Хорошенькая спокойная Звездана стоически терпела частые переезды Зеко. Он познакомился с ней во время первого концерта группы «Zabranjeno Pušenje» в Белграде. Накануне свадьбы roadie все же объявил будущей жене:
– Ты мне нравишься. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Только вот…
– Только вот… что?
– Если появится Миляна Гачич, ничего не выйдет…
– Нам это не грозит!
Звездана не слишком-то принимала Зеко всерьез. Впрочем, она догадывалась, что такой преданный и внимательный человек, как он, может поколебать ее покой решениями столь же внезапными, сколь и невероятными.
От едва заметного дыхания ветра менялась поверхность реки. И в знойные августовские вечера морщинки на водной глади напоминали о том, что ничто – ни камни крепости Калемегдан, ни даже весь Белград, вопреки видимости, – не обладает постоянством и прочностью. Но это не важно, раз на глубине, под поверхностью, залегают неразрушимые пласты.
«На самом деле крепость и город укоренены в ложе Савы, – размышлял Зеко, – и отражаются в реке, в точности как моя жизнь. Все колеблется на поверхности воды, рождается и исчезает, совсем как эта картина, которая растает, как только зайдет солнце. И тогда лишь отблески фонарей останутся на речной глади».
«Как часто то, что видят наши глаза, кажется привлекательным! – думал он. – Иначе было бы невозможно выжить. Ведь человек подпитывается не жестокой реальностью и непреложными правилами, но надеждой, что наступят изменения, на которые он уповает. Ладно. Только вот жизнь состоит не из иллюзий и надежд…»
С этой мыслью, толкая перед собой коляску с уснувшей дочкой, Зеко в то августовское утро 1993 года свернул на улицу Князя Михаила.
После распада Югославии его работа в качестве roadie постепенно уступила место организации политических и избирательных агитационных кампаний. Зеко сожалел об исчезновении рок-н-ролла. Возвращаясь из служебных поездок, он любил прогуляться по улице Князя Михаила, потому что мог увидеть там знакомые лица, людей из бывшей Югославии. Война не прекращалась, и Зеко рад был повстречать земляка из Мостара, Травника или Сараева. Если он не был лично знаком с ним, то приветливо кивал, в других случаях до бесконечности изливал душу собеседнику. На самом деле Зеко тосковал по ушедшим временам, хотя его прошлая жизнь и детство не вызывали у него ни малейшего сожаления. Но несмотря ни на что, он с упоением восстанавливал в памяти детали былого – особенно восьмидесятые годы, – когда Югославию охватили пришедшие с Запада идеи бунта и веры в лучший мир. А потом, после смерти Тито, – идея свободы.
