— Я хочу, чтобы ты сразу кое-что поняла, — говорит Тобиас. — Я буду не в состоянии полюбить этого ребенка.
— Боже мой, какие ужасные вещи ты говоришь! — Несмотря на всю горячность моего упрека, где-то в душе я чувствую болезненную благодарность к нему за то, что он озвучил страхи, в которых я не смела признаться даже себе самой.
— Мы пока что не знаем, насколько все плохо, — говорю я. — Все еще может быть очень… умеренно. Помнишь ту женщину, которая жила напротив? У ее мальчика была болезнь Дауна. Ей, конечно, пришлось немного побороться за него, но он блестяще выпутался. И даже смог получить работу в «Теско»[4].
— Я не собираюсь принести жизнь в жертву своей дочери, чтобы она смогла получить работу в «Теско».
— Но она такая славная…
— Она славная, — твердым голосом говорит Тобиас. — Но она — наш приговор на пожизненное заключение.
***
Ранним утром раздается стук в дверь, и она распахивается. Зажигается свет, входят двое или трое людей в халатах, кто-то кричит:
— У вашего ребенка еще один приступ!
На мгновение я пугаюсь, что она умерла… А может быть, на самом деле я надеялась на это?
— Вы даете нам разрешение лечить ее детским препаратом?
Все как в тумане; мы соглашаемся, и я спрашиваю, могу ли пойти с ними. Когда мне отказывают, я чувствую огромное облегчение.
Мы снова погружаемся в сон. Мне снится, что я на пределе своих легких кричу: «Я не хочу быть матерью ущербного ребенка!» Но меня никто не слышит.
***
Этим утром Фрейя совсем сонная. Я сижу с нею на руках, чувствую ее маленькое свернувшееся тельце и наслаждаюсь нежным, как у золотой рыбки, прикосновением ее губ к своей груди. Как будто наши с ней тела по-прежнему соединены, как будто они никак не могут отвыкнуть быть единым целым. Мое тело реагирует на нее: меняется дыхание, возвращаются мои гормоны счастья, а страхи, связанные с этим больничным отделением, улетучиваются. Оно превращается в самое замечательное место в мире, потому что здесь мы с ней вместе.
Мы с моим ребенком уезжаем во Францию…
Наш коттедж наполнен радостью, он красивый и опрятный. Она учится ползать на чистых каменных плитах под лучами льющегося в дверной проем солнца, пока я делаю салат из свежего хрустящего латука и наших собственных помидоров. Из сада приходит Тобиас, и она ползет в его сторону. Он подхватывает ее на руки и целует. Она смотрит на наши смеющиеся лица и визжит от восторга. Я усаживаю ее на высокий детский стульчик для кормления, надеваю слюнявчик и ловко кормлю овощным пюре, которое только что приготовила. В один прекрасный день она начинает ходить на своих толстеньких ножках и, прежде чем мы успеваем что-то сообразить, умудряется добраться буквально до всего. Мы с Тобиасом попиваем молодое белое вино и устраиваем для наших друзей обеды, за которыми повторяем всякие смешные слова, которые говорит наша дочь; когда внезапно она уже идет в школу, тут только мы наконец понимаем, что эти доктора с их пророчествами все совершенно перепутали…
— С вами все в порядке?
На меня с материнским участием в упор смотрит какая-то полная женщина.
— Мамочка, с вами все в порядке?
— Я не уверена, что со мной все в порядке, — отвечаю я. — Мне сказали, что моя дочь будет инвалидом, но никто не сказал мне, в какой степени, и еще никто из докторов не говорит простым английским языком — сплошная тарабарщина из специальных терминов, и вообще никто не называет меня иначе, как мамочка.
Женщина улыбается:
— Что ж, я одна из этих самых докторов. Я постараюсь говорить нормально, без тарабарщины.
Я киваю. Она такая добрая и участливая на вид и производит впечатление человека, которому можно довериться. Она как мама, которую мне хотелось бы иметь вместо своей — чуднóй и зацикленной исключительно на себе самой.
— Как вы уже знаете, у Фрейи сегодня рано утром был еще один приступ. Мы дали ей большую дозу лекарства под названием фенобарбитон. Этот приступ немного напоминает электрическую бурю в мозгу, и в таких случаях мы просто погружаем пациента в состояние сна. Чтобы дать системе перезагрузиться, если хотите.
— Мне кажется, я слышал про этот фенобарбитон, — говорит появившийся Тобиас. — Не от передозировки ли этого наркотика умерла Мерилин Монро?
— Да. Фено — это барбитурат еще из 50-х годов прошлого века. Боюсь, что у нас нет достаточно хороших препаратов такого рода для совсем маленьких. Компании, производящие наркотические вещества, не хотят проводить клинические испытания на новорожденных по этическим соображениям. Но фено работает, и мы уже много лет успешно и безопасно используем его. Поэтому-то Фрейя сейчас такая сонная.
— Мы собираемся переехать во Францию, — вырывается у меня.
Тобиас смотрит на меня с удивлением: после рождения Фрейи мы с ним это не обсуждали.
Если доктор Фернандес и удивлена, она этого не показывает.
— Я посмотрю, как это можно сделать. Мы должны будем координировать наши усилия с французской системой здравоохранения, если вы это имели в виду, — говорит она с таким видом, будто это самое разумное требование в мире. Наступает короткая пауза. — Мы также сможем организовать встречу с психотерапевтом, если он вам понадобится.
— Нет, спасибо, — быстро отвечает Тобиас, и я тоже отрицательно качаю головой.
Ужасно даже думать, не то чтобы начать копаться в том, что мы сейчас испытываем.
— Нам бы только узнать, насколько плохо все может обернуться, — говорю я. — Но никто, похоже, не берет на себя смелость делать такие прогнозы.
— Вам придется еще много раз общаться с самыми разными специалистами, которые разговаривают на своем жаргоне, — говорит она. — И все они захотят прикрыть свою спину. Вот что я могу вам обещать: я выясню, что они на самом деле думают по этому поводу, и дам вам абсолютно честный ответ.
— Спасибо.
— А на сейчас пока все?
— Мы не уверены, что сможем справиться со всем этим, — прямо говорит Тобиас, косясь на меня.
— Это совершенно нормально. По закону вы и не обязаны с этим справляться.
Хоть я и не считаю себя человеком бедствующим, я хватаюсь за слова доктора Фернандес с тем же неистовством, с каким утопающий в бурном море готов вцепиться в успокаивающе надежное бревно.
До сих пор я считала, что мы обязаны с этим справляться сами.
***
— Знаешь что, — говорит Тобиас. — Давай рванем в аэропорт, возьмем билеты до Бразилии и никому не оставим адреса, где нас искать.
Мы живо представляем себе эту картину, и вызванное ею облегчение вызывает у нас обоих смех.
