Конечно, не следует сравнивать дороги и реки, потому что дороги относятся к истории, а реки принадлежат географии. Ну и что с того?
Люди не делают историю, люди претерпевают ее, так же, как они претерпевают и географию. А история, к тому же, от географии зависит напрямую.
Люди пытаются подправить географию, прорубая в горах туннели и изменяя течение рек. Им кажется, что таким же образом они могут изменить и течение истории, но ничего они этим не меняют. В один прекрасный день все перевернется вверх дном. Вода затопит мосты и прорвет плотины, зальет шахты и обрушит дворцы, дома и халупы, на развалинах вырастет трава, и все в землю возвратится. Выжившие будут сражаться с дикими зверями каменными орудиями, и вся история начнется вновь. Та же самая история.
Пройдет три тысячи лет, и как-то, копаясь в грязи, люди извлекут на свет божий водопроводный кран и токарный станок с завода Бреда из Миланского предместья Сесто-Сан-Джованни, посмотрят и восхитятся: надо же, какие штуки! И они примутся за те же глупости, что и их далекие предки. Потому что люди — несчастные существа, они обречены на прогресс. А прогресс неизменно толкает их к тому, чтобы променять устаревшего Вседержителя на самые современные химические формулы. И кончается тем, что старику-Вседержителю все это надоедает, он сдвигает на десятую часть миллиметра самый кончик мизинца левой руки, и мир взлетает вверх тормашками.
В общем, По начинается в Пьяченце. И очень правильно делает, потому ее и можно считать единственной уважаемой рекой в Италии. Реки уважаемые текут по ровной поверхности, ведь вода штука такая, она должна лежать горизонтально, только в этом положении ей удается сохранять свое естественное достоинство. А Ниагарский водопад — диковина для обозрения, ну, как люди, ходящие на руках.
По начинается в Пьяченце. Там же начинается и Малый мир моих рассказов. Он умещается на том ломте равнины, что лежит между По и Апеннинами.
«…Небо там часто того интенсивного голубого цвета, что и повсюду в Италии. Но не в худшее время года, когда там поднимается удивительно густой туман. Земля, по большей части, хорошая, свежая, песчаная, а кое-где каменистая или скорее глинистая. Восхитительный растительный покров не оставляет ни пяди земли без зелени, которая наступает и на песчаные отмели По.
Вокруг колышутся нивы, их окаймляют ряды виноградных лоз, с которыми гармонично сочетаются шпалеры тополей, венчают же все нарядные кроны шелковиц — земля являет свою плодородную силу. Пшеница, кукуруза, множество сортов винограда, шелк, конопля и клевер — вот основные продукты. Но и другие растения тут процветают, и дубы прижились, и всякие фруктовые деревья. Густые заросли ивняка щетинятся по берегам реки, вдоль которой в старину зеленели, — а сейчас куда меньше — просторные тополиные рощи, тут и там отмеченные то ольхой, то ивой; благоухающая жимолость густо вьется по стволам деревьев, образуя душистые беседки, вплетается в кроны зелеными гаргульями, усеянными золотыми колокольчиками.
Здесь во множестве содержится рогатый скот, и свиньи, и домашняя птица, на которую ведут охоту ласки и куницы. Охотнику попадается немало зайцев, но чаще они становятся добычей лис. То и дело в воздух взмывают перепелки, крапчатые куропатки и горлицы. Бекасы молотят клювами по земле, а с ними и множество иных пернатых: стаи быстрокрылых скворцов и зимующих на По уток. Парит над водой белоснежная чайка, а потом пикирует и хватает из воды рыбу, в камышах скрываются разноцветные зимородки, тростниковые воробьи и хитроумные водяные курочки. Веселый щебет стоит над рекой. Тут можно заметить и цапель, и ржанок, и другую прибрежную птицу, хищных соколов, вращающихся в воздухе сарычей, главных врагов курятников, ночных филинов и бесшумных сычей. Охотники встречали, а то и поднимали и крупных птиц, которых на По и в сторону Альп приносят могучие ветры из далеких, удивительных стран. В котловине этой множество жалящих комаров („или же в тине начнут свою вечную жалобы лягвы“[2]), но в ясные летние ночи сладчайшая песнь соловья вторит гармонии вселенной и печально воздыхает о том, чтобы эта природная красота могла умягчить свободное сердце человека.
В реке плавает великое множество рыб: усачи, лини, прожорливые щуки, серебристые карпы, вкуснейшие окуни в красных плавниках, скользкие угри и огромные осетры весом в сто пятьдесят, а то и более килограммов (им досаждают мелкие миноги, и осетры заплывают в реку).
На берегу реки покоятся руины виллы Станьо, когда-то она была весьма велика, а теперь ее почти полностью смыли волны. А в месте слияния Стироне и Таро расположилась, купаясь в солнечных лучах, уединенная вилла Фонтанелле. Там же, где главная дорога пересекает дамбу, лежит хозяйство Рагаццола, а на самом севере того края, в самом низком месте, — деревня Фосса. Невдалеке же от слияния Таро и речки Ригозы стоит средь зарослей ольхи и тополей смиренная в своем одиночестве крохотная вилла Ригоза. А между всеми этими зелеными виллами расположилась Роккабьянка…»
Я перечитываю эти строки, написанные нотариусом Франческо Луиджи Кампари[3], и сам себе кажусь персонажем рассказываемой им сказки, ведь и я родился «в купающейся в солнечных лучах уединенной вилле».
Однако маленький мир моего Малого мира не здесь. Он вообще не находится в каком-то строго определенном месте. Городок, в котором разворачивается действие, — не что иное, как черная точка, она перемещается вверх и вниз по течению реки на том куске земли, что помещается между По и Апеннинами, а вместе с ней плывут все ее Пеппоне и все Шпендрики. Но ощущение этого места таково. И пейзаж похож. А в подобных городках достаточно остановиться на минутку на дороге и оглянуться на какую-нибудь усадьбу, утопающую в кукурузе и конопле, и история рождается в голове сама.
История первая
Мы жили в Боскаччо, в Низине По: отец, мать, одиннадцать моих братьев и сестер и я. Я был самым старшим, мне только-только исполнилось двенадцать, а Кикко был самым младшим, ему было не больше двух. Каждое утро мама вручала мне корзину хлеба и узелок яблок или каштанов. Отец выстраивал нас в линейку на гумне, мы хором читали «Отче наш» и шли себе с Богом, а возвращались на закате.
Поля наши простирались до горизонта. Можно было целый день идти и не дойти до границ наших владений. Наш отец не сказал бы ни слова, если бы мы вытоптали три сотки колосящейся пшеницы или опрокинули бы ряд виноградных лоз. Но мы все время забредали в чужие владения, и хлопот с нами было немало. Даже двухлетний Кикко со своим крошечным красным ротиком, огромными глазами с длинными ресницами и кудряшками на лбу, как у ангела, и тот ни разу не промазал по утке, если он замечал ее на своем пути.
Каждое утро, как только мы уходили, на нашем дворе появлялись старухи с сумками, полными забитых кур, уток и цыплят, и наша мать отдавала живую птицу за каждую загубленную.
