— Что с тобой? — с неудовольствием поинтересовался Губин, встав и перекладывая с места на место какие-то бумаги на столе. — Зачем ты все это вывалил? Эдик тебя не поймет, только озлобится. Какой смысл?
— Надоело потому что, — отозвался Сурнов все еще довольно агрессивно. — Я вообще не за этим пришел. Я зашел спросить: ты читал мой проект развития «НЛВ»?
— Читал, — подтвердил Губин. Он не стал тянуть резину, а хотя и без особой охоты, но стал излагать Сурнову свои соображения по его записке. — Мне кажется, пока таких возможностей у нас нет. А с новыми кредитами сейчас трудно — нам бы со старыми разобраться…
— Извини, — перебил его Сурнов. С первых слов Губина он стал заметно волноваться, настраиваясь на тяжелый, нервный разговор и стараясь поддержать в себе огонек еще не потухшей после сшибки с Поломацкиным внутренней агрессивности. — Но мы в газете заработали вполне достаточно средств на развитие. Нам кредиты не понадобятся.
— Дима, не прикидывайся идиотом, — начал раздражаться и Губин. — Прекрасно знаешь, что бабок нет. У меня не только ваша газета…
— Вот если бы ты не кидал деньги на всякую муру… Если бы ты этого не делал, денег на мой проект было бы достаточно. На рынок пора выводить модификацию «НЛВ» — сам знаешь, даже очень успешный товар надо обновлять раз в три-четыре года.
Давай подумаем, как диверсифицировать дело. Нам надо удержать инициативу на рынке — конкуренты на пятки наступают. Нужны идеи…
— Нужны, нужны! — взорвался Губин, он вдруг почувствовал дикую усталость. — Идеи нужны всегда, всем и везде! У тебя там отличная идея — приложения к «НЛВ» печатать в Германии. Но нужна еще такая мелочь, как деньги! Где их взять?
— Какого черта вы с Подомацкиным забросили «бабский» роман? Эдика надо заставить печатать прибыльный товар. Я понимаю, что он предпочитает получать одновременно и деньги, и удовольствие.
Я предпочитаю то же самое — но нет, я каждый день занимаюсь своей косноязычной газетой и думаю, как ее заставить продаваться еще лучше и еще дороже. Но не могут же за счет «НЛВ» жить все твои престижные конторы! Мы же на всех зарабатываем, и нам же не хватает! Ни рубля лишнего не даешь!
— О чем ты говоришь… Будто я сам об этом не думаю. — Губин опустился в кресло. — Не сгущай краски — у Булыгина небольшая прибыль, брачный журнал постепенно выходит на безубыточность…
Сурнов выслушал последние слова Губина, отворотясь, уже спокойно и чуть ли не равнодушно — как человек, который внезапно понял, что все разговоры напрасны и ни к чему не ведут.
— Ладно, — подытожил Губин. — Давай заканчивать. Твою записку я пока не похоронил. Мы к ней еще вернемся — дай срок…
Сурнов, сохраняя то же равнодушное и недоверчивое выражение лица, вышел и хлопнул дверью. Губин с досадой откинулся в кресле — настроения Сурнова были для него неприятной новостью. «Чего он дергается? Плачу им в „НЛВ“ под завязку…»
Регина маялась с набором нового романа, когда дверь распахнулась и, гремя каблуками, в ее кабинет без стука ввалился Булыгин. «Что-то многовато с самого утра посетителей», — подумала Регина.
— Что это вы, Михал Николаич, входите, как эсэсовец? — осведомилась она.
Как ни уговаривала себя Регина относиться к Булыгину толерантно — от Губина она знала о его тяжелой комсомольской юности, — ничего у нее не получалось. Знакомая история: провинциальный парень, подававший надежды боксер, сегодня превратившийся в борова, в свое время, для того чтобы остаться в Москве, женился на постылой дурочке, которая не вызывала у него никаких чувств, помимо отвращения, и пошел по комсомольской линии, которая вызывала у него ровно те же эмоции. В общем, многих славный путь… К этой части булыгинской жизни Регина относилась терпимо — чего не сделаешь под гнетом проклятого тоталитаризма. Более того, Булыгин в этой части своей жизни вызывал у нее даже сдержанное восхищение — такое отсутствие брезгливости, как у Булыгина, полагала она, свидетельствует об исключительных волевых качествах.
Она представляла себе, как он год за годом от омерзительного дневного лицемерия на комсомольской работе ночью переходил к супружеским обязанностям в постели с нелюбимой женой, а назавтра все повторял — сжав зубы, собрав волю в кулак. И все годы мечтал о другой жизни и другой женщине.
Прямо разведчик в тылу врага.
Нет, это она могла понять. Ну, не было никакого ходу энергичному провинциальному парню в СССР, помимо комсомола и женитьбы по расчету. Но сегодня, когда сбываются его мечты, когда он почти хозяин жизни, во всяком случае, все выбирает сам, — какая же ходячая пошлость из него получилась! Это оскорбляло Регинино чувство стиля Булыгин старательно, без всякой фантазии, изображал из себя «нового русского» Не было такого стереотипа, связанного с понятием «новый русский», какой Булыгин не примерил бы на себя и не приспособил к своей персоне. Он носил дымчатые очки, ходил с бессмысленной мордой, на которой застыло выражение неопределенного, но агрессивного недовольства, цедил слова сквозь зубы, почти не расставался с телохранителем, не выпускал из руки мобильник, вешал златую цепь на выю. На «мере» пока не наворовал, но на «Вольво» уже ездил.
Вторая жена Элеонора — та, которую он выбрал уже по собственному вкусу, — полностью вписывалась в его новорусский идеал. Молодая, длинная, крашеная блондинка с выражением тупого чванства на лице — ей казалось, что именно так выглядит воплощенное чувство собственного достоинства. Все остальные прелести тоже были при ней — провинциальный акцент, леопардовые платья, нутриевые манто, замшевые ботфорты и — как у мужа — неизменный мобильник в руке, с которого она названивала ему из модных салонов и дорогих бутиков. Звонила ни за чем — просто, чтобы эти кошелки вокруг, эта салонная обслуга чувствовали, с кем имеют дело…
Никакой Жак Дессанж с Джанфранко Ферре ей помочь не могли — разрушить, да что там, даже поколебать этот цельный законченный образ им было не по зубам.
Когда Губин купил издательство и «Политику», пришедший с ним вместе на хозяйство Булыгин поразил пишущую братию тем, что, появившись утром в редакционном зале, где проходила летучка, на полном серьезе вопросил: «А почему никто не встает, когда входит вице-президент?» После этого случая он превратился для ехидных журналистов в предмет насмешек и больше не любил посещать те этажи холдинга, где гнездились борзописцы.
«Как их свело с Губиным?» — размышляла Регина, пока Булыгин, засунув руки в карманы, соображал, с чего бы начать разговор Губин, конечно, не был ангелом, но он живой человек с горячей кровью, обладающий яркой индивидуальностью, а этот . Вот сейчас, например, Регина безошибочно распознала, что Булыгину от нее что-то очень нужно. Еще одна его черта — пошлейшая из пошлых. Он общался с человеком, только если чего-то от него хотел. А раз он решился обратиться к ней — а Булыгин ее терпеть не мог, Регина это знала, — значит, действительно вопрос жизни и смерти — разумеется, для него. И хотя она недоумевала, зачем могла ему понадобиться, не стала его торопить и ждала, когда он сам все расскажет.
