Пока Серега и Эдуард Александрович умилялись, он сидел с каменным лицом, не вмешиваясь в разговор.
Оба вызывали у него раздражение — а что же вы хотите? Он ни на секунду не мог забыть, что роскошный Фаулз издан на деньги, заработанные «его» газетой.
Собственно, особой заслуги Димы Сурнова в успехах «НЛВ» не было — это Губин несколько лет назад гениально угадал, что нужно людям и что они любят больше всего — продавать и покупать. На страницах «НЛВ» Губин предоставил такую бесплатную возможность всем. Но постепенно забылось, что идея принадлежала Губину, Сурнов вел газету уже три года и с делом, естественно, сроднился. Все-таки он не мог смириться с тем, что его «никчемная» (он был уверен — Подомацкин думает именно так) газетка, целиком состоящая из «высокохудожественных» текстов вроде «мужч. в.о. эконом., стаж исп. дир. и прочее» кормит и издательство, и пока не вышедший на прибыль брачный журнал, и прочие проекты Губина.
Своей восторженной болтовней Губин с Подомацкиным сыпали ему соль на раны, будто специально еще раз его унижали. Суперприбыльной газеткой Сурнова они никогда не восхищались — знай гребли деньги, и о его усердии и изобретательности не вспоминали.
Все восторги — на долю психологической зауми…
— Да не окупится ваш Фаулз! — с нажимом врезался в их разговор Сурнов, не удержавшись. — Ясно же.
За права, переводчику, художнику, бумага дорогая, тираж не очень большой, цену задрать не можем — тогда вообще никто не клюнет, и расходиться будет медленно. И читать эту мудреную муру невозможно.
Ладно я, положим, могу прочитать и прочту. Но вот выйдите на улицу, остановите первого встречного и спросите: «Вы можете это прочитать?»… Ответ — нецензурный, сами знаете. И чего, спрашивается, вы так подпрыгиваете от радости?
— Ну-у-у, — снисходительно протянул Подомацкин после секундного замешательства, пока еще не теряя улыбки. — Разве дело в этом? Разве можно все измерять деньгами? Посмотрите, какая прелесть, какой слог, какая тонкая мысль, какая причудливая интрига! Это престижно, это высокая марка, наконец.
Не надоело еще нам публиковать все эти женские бестселлеры, написанные по шаблону, известному уже самой безмозглой полуграмотной журналистке, и переведенные кое-как? Как мы будем привлекать серьезных партнеров?
— Серьезных партнеров привлекает прежде всего возможность заработать с нами деньги! — взвился Сурнов из кресла как ошпаренный. — Уж я-то знаю!
Сергей, — обратился он к Губину. — Помнишь, мы планировали запустить серию «бабского» романа, библиотеку ужасов, сборники комиксов? Я понимаю, Эдуард Александрович, для вас это низкий жанр. Но извините меня, все ваше высокохудожественное издательство с его высокохудожественными запросами существует — и неплохо, как я понимаю, существует — именно на те средства, которые мы выручаем за рекламные заказные опусы «безмозглых полуграмотных журналисток», как вы выразились…
Подомацкин, как все хорошо воспитанные люди, избегал разговоров о деньгах и взаимные счеты. Он поджал губы и слегка нахмурился — светлое утреннее настроение было испорчено. Сам Губин до некоторой степени считался с особенностями Подомацкина, но губинские бесцеремонные кореша время от времени позволяли себе ткнуть рафинированного интеллигента в больное место. Раз Губин деликатничает, то кто-то должен сказать Подомацкину правду.
— Опять вы о деньгах, — с достоинством, но несколько принужденно проговорил Подомацкин, заметно остервеняясь лицом. — Я не думаю, что у вас есть право упрекать издательство, — вы, кажется, забыли, что мы внесли свою долю и сегодня весь холдинг располагается в нашем здании. Между прочим, нам пришлось потесниться, хотя никакого удовольствия наши сотрудники от этого не испытали.
— Зато они получают удовольствие, каждый месяц расписываясь в кассе! — Сурнов уже почти перешел ни крик.
— Дима! — одернул его Губин.
— А! — махнул рукой Сурнов, как бы говоря, что толковать о деле с Подомацкиным бесполезно. Он нутром чувствовал, что Подомацкин ни капельки не уважает то, что он делает, и даже, наверное, считает их с Губиным всего-навсего удачливыми торгашами.
Эдуарда Подомацкина заставляло мириться с такими, как Булыгин и Сурнов, то, что сам он решительно не был способен ни к какой хозяйственной, а тем более предпринимательской деятельности. С началом перестройки, которую он приветствовал как всякий советский интеллигент — диссидент в душе, его славное издательство стремительно летело в тартарары. А что делать, он не знал. И честно говоря — не хотел знать. Необходимость что-то предпринимать, крутиться, идти к кому-то на поклон, ждать в приемных, что-то придумывать ему претила. Он слишком себя уважал.
Шеф издательства, процветавшего в советские времена, Подомацкин был высококлассным специалистом — литературным критиком и редактором. Он был талантлив, вырос в Стране Советов, в совершенстве овладел умением показывать власти кукиш в кармане и потому прослыл большим вольнодумцем и прогрессистом. Человек он был светский, милый, остроумный и большой бонвиван. Как природный либерал, он всегда, все годы перестройки и начала правления демократов во главе с Ельциным, яростно выступал за рынок и демократию, но реальный рынок и реальную российскую жизнь презирал. Презирал молча, но внутренне — очень агрессивно. Он не понимал, с какой стати он должен забивать себе голову проблемой цен на издаваемые книги или переживать — предположим — по поводу коммерческого провала какого-нибудь издания. С какой стати он должен ради денег издавать дамское чтиво, которое ничего, кроме тошноты, у него не вызывало? Почему он должен портить себе нервы, увольняя сотрудников, по тридцать лет проработавших в издательстве, а теперь ставших, по мнению коммерческого директора, «балластом»?..
Подомацкин не только не мог найти способ спасти утопающее издательство — он вообще, наверное, не вмешайся другие, так бы и стоял, не предпринимая ничего, и смотрел, как загибается дело его жизни.
Такая позиция казалась ему полной внутреннего достоинства — грустный мудрец перед накатывающим беспощадным валом пошлой жизни. Но оставались такие условности, как общественный вес, социальный статус… Идти на улицу литературным поденщиком совсем не хотелось… Вмешались его друзья со связями — это они искали вариант, который помог бы славному Эдику остаться главой издательства, а не просто известным, уважаемым и квалифицированным, но только критиком. Друзья и нашли ему Губина.
Пикировка Сурнова с Подомацкиным уже перешла на повышенные тона. Подомацкин покраснел и выглядел расстроенным, его оппонент разозлился и по виду готов был к выяснению отношений до конца.
Но Губин положил конец производственной беседе, отослав Подомацкина к Миле, у которой можно было разжиться дополнительными экземплярами Фаулза для сотрудников издательства. Сам Губин не собирался принимать чью-либо сторону, ибо находил, что оба правы отчасти. Но тон Сурнова ему не понравился. Вообще старый друг Дима сегодня не был похож на себя — обычно сдержанного, корректного. Уж с кем, с кем, а с ним-то у Губина никогда не было проблем. В отличие от «лимитчика» Булыгина, Дима Сурнов происходил из интеллигентной московской семьи, был умен, образован и умел держать свои чувства при себе.
