Ветру и вьюге хорошо – они вольные птицы. А Тарья не знает, как вырваться из заколдованного круга своей жизни. Он уже давно мечтает превратиться из человека с огромным грузом ответственности на плечах в человека, которого самого носят на руках. Он просто жаждет превратиться из человека с тяжким грузом за спиной в человека, которого однажды поднимут на скрещенные руки и начнут качать как победителя. А потом пронесут под триумфальной аркой. Каждое утро он вставал ровно в пять часов и пешком шел на работу сквозь морось осени и мороз зимы на работу. Проходил через арку проходной в прохладные помещения раздевалки. Снимал теплую дубленку и надевал холодную спецовку.
Осенью и весной Тарье мороки тоже хватало. Грязь и слякоть под ногами и в подмышках. Вспотеешь – и лезешь потный в холодильник. А тут еще Хаппонен стал что-то подозревать, отчего у Тарьи то и дело выступала на лбу испарина и бежали холодные мурашки по спине.
И не то чтобы Хаппонен-средний не обнаруживал пропажи. То от одного, то от другого клиента поступали жалобы о недостачах в коробах. Просто Хаппонен никак не мог понять, где происходит утечка. Как опытный хозяин Хаппонен выдерживал паузу, пытаясь разобраться. Во время рабочего дня он часто ходил по складу, заложив руки за спину, от фур к поддонам, ревизуя всю производственную цепочку. Он всё высматривал, где тут может мышь проскочить. И бросал подозрительные, резкие взгляды то на одного, то на другого рабочего.
Наглядевшись, Хаппонен-средний вызвал к себе Тарью и предложил тому признаться.
– По твоему хитрому финско-татарскому лицу, Тарья, я вижу: ты знаешь, куда исчезают продукты с нашего склада. И как они попадают на местный продуктовый рынок.
14
Тапко работал на местном вещевом рынке челноком. Он возил китайские тапочки, а частично сам шил свой товар. Работы было много, пахать приходилось с утра до вечера. Когда они скопили некоторую сумму, Тапко предложил Ванни потратить ее на теплую одежду. Но Ванни первым делом решила сделать ремонт в ванной комнате. Чтобы ванная стала красивой, теплой и с большим зеркалом.
Они долго выбирали на строительном рынке плитку. Бордюр и узор. Зеркало и крючки для полотенец и халатов, умывальник и подстаканник для зубных щеток. Главное, чтобы все было в тон. Потратили все деньги и даже немного в долги залезли. Но прежде, чем укладывать плитку, нужно было установить сушку-змеевик. Каакко посоветовал латунную, без швов, а такая стоила очень дорого. Прибавьте к этому шаровые краны «бугатти». Да и за саму работу Каакко брал нехило.
– Это все оттого, что у него нет конкуренции, – рассуждал Тапко. – Каакко – абсолютный монополист нашего «Дома», потому что ключи от подвала есть только у него. И другого сантехника в доме он не потерпит. У меня на рынке столько конкурентов, что за товар особенно не задерешь. А этот бездельник поработал пару часов и заработал целую кучу.
– Я не могу брать меньше, потому что в сварке очень много свинца, – пояснил Каакко, когда Тапко ушел на работу. – Свинец проникает в организм и очень вреден для здоровья.
Пока Каакко говорил, Ванни держала в руках латунный змеевик и ей казалось, что в ее организм вот-вот начнет проникать латунь.
15
Вкусный аромат из квартиры Люлли доходит до моего носа по вентиляционной шахте. Зачарованный этим запахом, я открываю холодильник и достаю оттуда масленку с маслом, банку сардин, багет хлеба. Вскрываю консервы. Ставлю на плиту кастрюльку. Но не чтобы суп из сардин сварить, а чтобы вскипятить воду для чая. Какой уже вечер я питаюсь кое-как, на скорую руку, почти всухомятку. Да, последнее время мне часто приходится принимать пищу холодной.
Слова «холод» и «консервы» вновь толкают меня к ассоциациям с Тарьей и Веннике. Итак, Тарья всю жизнь проработал грузчиком. Каждый божий день вставал и перся на работу, где разгружал ящики с рыбой и огромные короба с маслом и тушенкой. Разгружал целыми вагонами.
Из холода – да в жару. Я думал о Тарье, вяло ковыряясь в консервной банке и запивая сардины горячим чаем. Аппетита не осталось никакого. Равно как и пиетета к еде. Выкинув полупустую-полуполную жестянку в мусорный пакет, я без малейших угрызений совести пошел укладываться спать.
Я знаю, Тарья тоже не испытывает никаких угрызений совести по отношению к жадюгам Хаппоненам, хотя и крадет их имущество.
«Платили бы нормально, никто не стал бы рисковать работой и воровать», – рассуждал Тарья.
Единственная, кто его волновала, была чистюля Веннике. Ей он боялся сказать, чем занимается по ночам. Совесть не позволяла. Совесть и страх. А вдруг чистюля Веннике разочаруется в нем и разлюбит?
– Когда только прекратятся эти твои ночные смены? – тяжко вздыхала Веннике.
– Скоро, скоро, дорогая Веннике. – Тарья понимал, что Веннике о чем-то уже догадалась, и потому в их семье наступил разлад.
– Обещаешь? – Ночные смены Тарьи очень сильно мучили Веннике. Она чувствовала: он что-то недоговаривает. Веннике была женщиной гордой и чистоплотной. Она не могла подпустить к себе Тарью после его ночных смен и заставляла подолгу и тщательно отмываться в ванной.
– Обещаю. Не сегодня-завтра все ночные и дневные смены прекратятся, потому что я, похоже, угодил под сокращение. – В самом деле, не выдавать же Тарье своих товарищей.
Иногда Веннике начинала разговор издалека.
– Тебя что-то не устраивает в наших отношениях, Тарья? – спрашивала Веннике.
– Нет, – покачал головой Тарья, – меня все устраивает. С чего ты взяла?
– Мне кажется, ты что-то скрываешь от меня.
16
Странно просыпаться среди ночи от плача ребенка или от сладострастных женских стонов. Таких ярких и сильных: «Ох, ох… Еще, еще!» – будто сексом занимаются в соседней комнате, или в соседней комнате всхлипывает ребенок, или плачет беззащитный, как дитя, человек: «А-аа, А-аа!»
Ох-х… Я широко открываю глаза и больше уже не могу закрыть. Возбуждение охватывает меня, а тут еще ночь касается меня нежной женской рукой.
«И кто бы это мог так страстно любиться?» – начинаю гадать я, протягиваю руку и нащупываю влажную простыню. От слез ли, от спермы ли?
Я встаю и иду на кухню, чтобы проверить свои догадки. Прижимаю ухо к вентиляционной шахте, пытаясь понять, откуда идет звук. Думаю, так сделали многие мои соседи. Эти то ли стоны счастья, то ли слезы отчаяния многих подняли на уши.
Всякие безумные, сумасбродные мысли лезут мне в голову. Я думаю, что это Кастро привел к себе бабу с шарикоподшипникового, потому что Люлли ушла к сестре или уехала в командировку. А может, это сын Пертти привел к себе девушку. А может, сантехник Каакко ублажает очередную домохозяйку. Но кого: Ванни, Люлли, Веннике или?.. «Ну, иди ко мне, – просит она. – Я уже соскучилась».
А может, это кричит во сне простывший ребенок Неры и Конди? Кто это так надрывно плачет, пытаясь удушить всхлипыванья в подушке?
Я и сам порой готов заплакать в темноте. От безысходности. А Тарья – он держится. Держится из последних сил. Перед сексом Тарья тщательно намывает свое пропахшее рыбой и прогорклым маслом тело, чтобы не испачкать ненароком чистюлю Веннике. Он моется так же долго, как Ванни. А Веннике кажется, будто Тарья что-то скрывает и пытается в ванной избавиться от следов и запахов чужой женщины. Этого напряжения и непонимания двух родственных душ не выдержал душ. И тогда Веннике пришлось пригласить сантехника Каакко Сантари. Тот явился со своим инструментом.
