— Итак, по-вашему, основание продолжать войну есть, — сказала Элизабет с неясным выражением, не то соглашаясь, не то просто отмечая факт. — Судя по всему, вы видите и возможности для этого?
— Безусловно.
В облике премьера произошла трудноуловимая перемена. Он не менял позы и выражения лица, но вся полная фигура излучала угрожающую силу. Теперь при одном лишь взгляде на Черчилля было понятно, почему его называют 'пожарным империи' или просто 'Бульдогом'.
— Сила Британии всегда была скрыта в морских волнах, а не закопана в земле. Континент остался за коммунистами, но океан по-прежнему принадлежит нам. В обозримом будущем мы не сможем вернуться на европейский берег, но в английских руках испытанное и действенное оружие — морская блокада.
— К их услугам ресурсы всей Евразии, кроме Китая, нашего Ближнего и Среднего Востока, а также нашей же Индии, — деловито произнесла Элизабет, и Черчилль вновь поразился — юная леди, которую никто не готовил к военной карьере, оценила ситуацию как настоящий штабной офицер.
— Это так, — согласился он. — Но к нашим услугам весь остальной мир. Если коммунисты объединят свои флоты и добавят то, что осталось от французского, они все равно не смогут тягаться с Королевским Флотом даже численно. А принимая во внимание школу и опыт — разрыв недосягаем самое меньшее лет десять. Империя в состоянии годами удерживать блокаду континентальной торговли, а для большевиков это критично. Они слишком много потеряли в годы смуты и очень зависимы от внешних технологических поставок. Особенно русские, которые заполнили золотом немало карманов за океаном.
— И владельцы тех карманов так же не поддержат нас.
— У Штатов хватает своих проблем, а позиции экспансионистов Рузвельта понемногу крепнут. Для Англии главное, чтобы американцы не вмешивались в конфликт на стороне ее противников, и это вполне решаемо.
— Коммунисты могут торговать через нейтральные стороны? — вопросила Элизабет.
— Могут. Но это опять же решаемо, — усмехнулся премьер-министр, в меру откровенно, в меру цинично, как равный равному. — Десяток-другой исчезнувших кораблей, которые быстро отправят на дно неопознанные субмарины, несколько подрывов на 'дрейфующих' минах — и нейтралы быстро уяснят, что торговля с безбожными большевиками неугодна высшим силам. А после того, как мы затянем удавку, останется только ждать. Коммунисты смогут торговать лишь через 'восточный путь' Владивостока, а он весьма скуден и к тому же находится слишком близко к японской 'Азиатской сфере Сопроцветания'. Японцев уже давно выжимают из Китая, теперь они просто обречены стать нашими добрыми друзьями. Большевики не пойдут на организацию постоянных и обширных морских коммуникаций, которые все время находятся под угрозой вражеского удара. И перебрасывать флот на дальний Восток так же не смогут.
— Что же будет дальше? — пояснение министра определенно заинтересовало Ее Величество, она чуть приоткрыла рот и закусила нижнюю губу, как ребенок, которому рассказывают страшную, но увлекательную сказку.
Все-таки она — дитя, с мрачным удовлетворением отметил про себя старый политический волк. Дитя, которое может и знает больше, чем любой сверстник. Но даже эта не по годам умная девочка может быть управляема.
— Дальше последует неизбежное. Немцы одержимы реваншизмом, они будут готовы драться до последнего, лишь бы отплатить нам за унижения двадцатых. Но Советскому Союзу дальнейшая война не нужна, ему требуются мир и время, чтобы окончательно нивелировать потери двадцатых-тридцатых годов, а затем двинуться дальше. Достаточно быстро ущерб от изоляции превысит допустимый уровень, затем между бывшими союзниками неизбежно начнутся трения. Шетцинг не сможет отступить, а Сталин не станет участвовать в личной войне гуннов после решения континентальных проблем.
— И вы полагаете, мы сможем использовать их разногласия?
Черчилль вздохнул. Короткий, но предельно интенсивный диспут отчасти утомил его, но именно теперь следовало оставаться предельно собранным. В любой речи главное — финал, яркое и сильное завершение.
— Я не могу сказать, как и в какой форме бывшие друзья станут на путь вражды. Но это неизбежно. Если только Шетцинг не найдет способ укротить реваншизм немцев, а Сталин не захочет завоевать мир. Но и то, и другое невозможно. И тогда придет наше время, время творческой импровизации, раскола союзов, нашептывания на ухо, подкупа и обещаний. Всего того, в чем нам нет равных. Владение океаном и интрига — вот старое доброе оружие Британии, и оно не подведет.
Глава 3
В отличие от многих других авиационных частей немецкой Второй воздушной армии, 'Грифоны' базировались только на постоянных бетонных аэродромах. Новомодное американское изобретение — металлические сетки, превращавшие любое ровное поле в аэродром за считанные часы — прижилось и часто использовалось, но размещать на импровизированных площадках четырехмоторные бомбардировщики немецкие авиаторы опасались. И, в общем, правильно делали.
Молодой командир бомбардировщика Карл Харнье размашистой походкой направлялся к машине под номером '9', радовался жизни и думал, как хорошо, что его с товарищами готовили еще по довоенным нормам, не экономя на топливе и теоретической подготовке.
Что главное в войне для бомбардировщика, особенно тяжелого бомбардировщика? Казалось бы, лети в строю, без всяких изысков и фигур пилотажа, сбросил бомбы по команде старшего группы, затем назад. Никаких виражей, стремительных атак от солнца, штурмовки на бреющем полете у самой земли.
Однако, все не так просто…
Строй держать — это нужно уметь. Чем более компактно построение, тем плотнее совместный огонь бортового оружия всей группы, и тем выше шансы вернуться домой. Поэтому лететь приходится буквально крыло к крылу, при любых групповых маневрах. А ведь есть еще бомбардирское искусство, когда штурман, глядя в хитрое устройство, рассчитывает параметры сброса бомб. И только попробуй отвернуть или отклонится от его указаний.
Но это все лирика, а практика укладывалась в простую математику. На один вылет у тяжелых четырехмоторных приходилось до трех процентов потерь. Казалось бы, три машины из сотни — это немного. Однако десять вылетов — тридцать процентов, потеря трети первоначального состава. А Карл Харнье недавно отметил шестидесятый боевой вылет и был тому весьма рад.
Ревя моторами, 'Грифоны' один за другим покидали взлетные полосы. Круг над аэродромом, еще один. Сбор эскадрильи. И вот уже вся авиагруппа, гудя моторами, подобно огромным тяжеловесным жукам, устремляется на север, к серебристой ниточке Ла-Манша, отделяющего такой далекий и одновременно такой близкий Остров от континента.
Полная авиагруппа, все тридцать девять машин шли плотным строем, красиво и ровно. 'Тридцать девять' само по себе число не внушающее, но только если не смотреть из кабины самолета, летящего на высоте семи тысяч метров, со скоростью более трехсот километров в час. Приятно было чувствовать себя частью единого отлаженного механизма, включающего десятки машин и сотни людей. Тридцать девять — и это лишь одна из трех групп, идущих на цель. Соседей из других авиагрупп Карл видел смутно, но знал, что они идут по флангам его собственной.
