Военкомат помог в организации празднества.
В те годы на телеэкраны полезла «чернуха», тогда и недели не обходилось без обличительного материала по поводу дедовщины и прочего беспредела, которому подвергаются молодые солдатики. А ведь это с точки зрения Минобороны бессовестное расшатывание устоев: с каждым годом растет процент молодых людей, уклоняющихся от исполнения своего священного долга.
И тут вдруг — такое оригинальное, такое идеологически правильное шоу, в котором уход в армию преподносится как событие романтическое!
И будущий рядовой срочной службы, вчерашний школьник Дима Поляков — тоже явно герой романтический!
Военное начальство радовалось: наконец-то в эту смутную эпоху перестройки средства массовой информации одумались и начали проводить настоящую, благородную, общественно полезную идейно-воспитательную работу!
Как же тут не подсобить? И военное ведомство выделило целевые средства. Небольшие, правда, но ведь важен сам факт…
Радовался и коллектив небольшой приватизированной парикмахерской «Златовласка», в которой днем, до начала основных мероприятий, Полякова «забривали».
Эпоха частного предпринимательства как раз набирала силу, и, конечно, реклама, да еще в популярной передаче, была для цирюльни нелишней.
…Вот уже оператор нацелил объектив на темные, плотные, блестящие завитки Диминых волос.
Герой будущей передачи горделиво глянул в идеально отмытые зеркала и напоследок тряхнул своей роскошной гривой. Взмахнул длинными, как у девушки, ресницами, расправил широкие плечи, стараясь ничем не выдать своего сожаления.
— Под ноль! — театрально скомандовал он, и это прозвучало так же значительно, как знаменитое историческое гагаринское «Поехали!».
Зажужжала парикмахерская машинка, оставляя за собою ровные дорожки беззащитной, голенькой, незагорелой кожи посреди пышной шевелюры.
— Крупный план бери! — прошептала на ухо оператору уже немолодая, но старательно молодящаяся журналистка, автор передачи, выполнявшая по совместительству и функции режиссера.
Оператор так и сделал. А потом, уже по собственной инициативе, повел камеру книзу, следя, как один за другим падают на специально расстеленный по такому случаю зеленый ковер остриженные завитки. Ох и трудно же потом будет пылесосить толстый ворс!
Зато кадр получился красивым: точно лепестки увядших черных роз осыпаются на траву.
Так и просится озвучить его какой-нибудь сентиментальной мелодией. Возможно, грустным старинным романсом под гитару в исполнении самого Димы Полякова — подходящая запись в фондах студии уже имелась.
Однако не бывает творческого процесса без помех извне.
Всю красоту этой трогательной сцены испортила невзрачная девочка в простой белой блузке с короткими рукавчиками, которая без спросу влезла на «съемочную площадку», перекрыв плечом объектив.
Она опустилась на колени и принялась бережно подбирать с ковра пряди волос, одну за другой. Собранный «урожай» тщательно укладывала в целлофановый пакетик.
— Стоп! — рассерженно выкрикнула журналистка. — Кто вас сюда пустил? Мы работаем!
Оператор, которому сбили весь настрой, брезгливо сморщился и процедил сквозь зубы:
— Фанатичка… Хорошо хоть в единственном числе прорвалась, а то там на улице их целая толпа.
— Психопатки, — поддержала его журналистка. — Кинь им Дмитрий поношенные носки — они бы и их на сувениры разорвали, как драгоценную святыню. Потом бы носили обрывки в бюстгальтерах, у сердца.
Незваная девушка посмотрела на эту деловую даму ничуть не обиженно. Она терпеливо, точно непонятливому карапузу, объяснила ей:
— При чем тут носки? Разве вы не знаете, что через волосы можно наслать на человека порчу? Вот я и хочу Диму уберечь. Ведь в армии опасно, там стреляют. Мало ли что может стрястись… вроде как случайно. Волосы нельзя оставлять посторонним.
— Бред! — отрезала дама. — И даже, я бы сказала, мракобесие. Не мешайте нам работать, дорогуша.
И тут герой передачи повернул к ней наполовину остриженную голову. Бесспорно, он и в таком виде был красив: под оставшимися редкими взъерошенными лохмами угадывалась безупречно правильная, античная форма черепа.
— Если вам Екатерина мешает, — холодно произнес он, — можете катиться ко всем чертям… дорогуша. Катюша имеет право в последний день находиться возле меня. Она… моя невеста.
Присутствующие оторопели. Катя — сильнее всех.
А Дмитрий добавил:
— Вы, что ли, уважаемая, будете ждать меня два года? Нет, она! Так что помалкивайте в тряпочку.
У журналистки рушилась вся концепция. Одно дело, когда холостяк уходит на два года, — тогда зрительницам вроде как дается некоторая надежда. Каждой. Вот, мол, отслужит, вернется и тогда, возможно, обратит на меня внимание.
И совсем иное — рассказ о человеке, которого будет ждать его нареченная. Тогда все повествование обретает абстрактный смысл: зрительницы лишаются некоей эмоциональной подпитки, так как уже не связывают с героем никаких личных упований.
А изъять из кадра Катю, похоже, никак не удастся. Она всюду неотступно следует за Дмитрием послушной тенью. Серой тенью, ибо эта девчонка, в довершение всех бед, совсем неяркая. Эффектная-то, может, еще и сгодилась бы в качестве зрительно выгодного фона, как некая декорация…
Придется как-то исхитряться при монтаже: кое-что подрезать, кое-где смикшировать, чтобы эта невеста стала на экране еще незаметнее, чем в жизни. Не отменять же из-за нее съемки, на подготовку которых затрачено столько усилий!
А впрочем, греет надежда, что она и сама затеряется среди толпы девиц, прослышавших о проводах их общего ненаглядного…
Корреспонденты торопились: материал надо было успеть отснять до того, как хорошо организованный, торжественный, трогательный и яркий праздник превратится в безобразную всеобщую пьянку. А это непременно случится еще задолго до наступления темноты.
Но, как ни торопились, вышло осложнение: Димина мама, похоже, крепко поддавала еще с утра. Этого журналисты не предвидели: привыкли, что так называемые простые люди считают приглашение на съемки большой честью и готовятся к этому событию со всем тщанием. Увы, Антонина Матвеевна Полякова этой честью пренебрегла.
Надо было поскорее взять у нее интервью, пока еще держится на ногах. Не слишком связную речь можно будет списать на счет естественного материнского волнения.
— Митька вырос без отца, — хлюпала покрасневшим носом Антонина Полякова. — Муженек мой драгоценный, этот…
Тут следовала длинная характеристика, которая в эфир пойти никак не могла по причине излишней цветистости.
— …ушел к своей шалаве, тварь, прям когда я была в роддоме… — Дальше снова следовала ненормативная лексика, явно не сочетавшаяся с приподнятым духом задуманной передачи.
