Быстро же распространяются слухи в редакции. Я прервала Дорри, слегка подняв руку:
— Спасибо на добром слове. Думаю, ты вполне справишься. Эйлин скоро повесит официальное объявление о конкурсе.
Дорри, словно курочка на насест, вспорхнула на соседний стол, подалась поближе ко мне, соблюдая интимность. Обе мы видели, как судорожно меняют позы наши коллеги, стараясь исподволь уловить хоть обрывки разговора.
— Твоя колонка — лучшее, что есть в журнале. Нужно сохранить ее изящество, ее проницательность и точность!
— Большое спасибо, — поблагодарила я, уговаривая себя: Дорри — кандидат не хуже любого другого.
— Как я рада, что слухи, будто Эйлин собирается выжить тебя из журнала, не подтвердились!
Улыбка застыла, превратившись в гримасу.
— Да уж, и я рада, — уголком рта выдавила я. Становится не по себе, когда личная паранойя подтверждается издательской сплетней, пусть даже теперь я знаю, что Издатель на моей стороне. Что ж это за слухи? Неправильно истолкованная весть о повышении, в связи с которым освобождается должность «доброго советчика», или же Эйлин и впрямь хочет избавиться от меня? И почему я обо всем узнаю последней?
— Ты — мой образец, мое вдохновение! — кликушествовала Дорри, и от ядреной лести мне сделалось еще более не по себе. Я заерзала на стуле.
— Спасибо, Дорри, удачи в творческом состязании! — И я поднялась, еще не решив толком, куда направляюсь.
— Нет, это тебе спасибо! — завершила беседу Дорри и рыбкой скользнула к своему столу, оставив меня стоять в неуклюжей позе — зачем встала? куда собралась? — причем как минимум четверо сотрудников уже не подслушивали исподтишка, якобы углубившись в работу, — нет, все, вытаращив глаза, уставились на меня. Послать им воздушный поцелуй? Или нет, пусть титула «мисс Сдержанность» мне не видать даже на конкурсе из двух человек (тьфу ты, опять конкурс!), хоть попытаюсь. Прихватив с собой мобильник, я ринулась в лифт.
Что может заставить такого человека, как я, поглядеть в глаза проблеме? Только не желание отвернуться от другой проблемы. И вот, стоило мне отойти подальше от неумолчного рева Лексингтон-авеню, как я раскрыла телефон-раскладушку и ткнула в горячую клавишу с номером Кайла. Что я скажу, еще не решила, но решилась что-нибудь сказать.
Он ответил на второй гудок, я еще и струсить-то не успела.
— Привет! — раздался его голос, и мои колени подогнулись, а глаза увлажнились от слез. Соскучилась.
— Привет, — в приливе красноречия отозвалась я. — Не помешала?
— Нисколько. Ты как?
— Мне плохо. — Так и не придумала, что соврать.
— Очень хорошо.
— То есть как?
— Мне тоже плохо.
— Похоже, нам есть что обсудить, — проговорила я, а кровь била в уши, и хотелось громко кричать.
— Правильная мысль. Что у тебя запланировано на вечер?
Все, что хочешь, хотелось мне сказать, но, протолкнув застрявший в горле ком, я выдавила из себя:
— Мы с Трисией и Кэссиди собирались немного выпить в шесть. Присоединишься?
— Нет. Пусть девочки не обижаются, но мне надо видеть тебя — наедине.
Я чуть было не нарушила главное правило нашей троицы — еще никто не отменял встречу с подружками ради свидания со своим парнем, — но Кайл тут же нашел выход:
— Где вы встречаетесь? Я мог бы заскочить за тобой.
— В «Баббл Лодж».
— Шампанское перед ужином? Что мы празднуем?
Проницательность детектива — не такое уж распрекрасное качество для бойфренда, но отступать мне было некуда:
— Я получила повышение. Теперь буду писать большие статьи. Первая уже заказана, об Оливии Эллиот и о том, как она бьется за наследие своего отца. Рассел Эллиот недавно умер, сам по себе умер, о его смерти уже все, что могли, написали, а дочери важно уберечь память о нем. — Я из кожи вон лезла, подчеркивая, что новая работа никак не связана с делами убойного отдела и не представляет ни малейшей опасности для моей жизни.
Пауза. Пот заструился по моему злосчастному позвоночнику.
— Рассел Эллиот, музыкальный продюсер?
— Он.
— «Пора внезапных перемен». Я любил эту группу.
— Я тоже.
— Это же прекрасно!
— Ты о сходстве наших вкусов?
— О твоей новой работе.
— Правда?
— А что, нет?
— Хотелось бы надеяться.
— Значит, так и будет.
— Спасибо.
— Ладно, выпью с вами шампанского по такому случаю. Но ужинать мы будем вдвоем.
— Безусловно! — подтвердила я. Авось к тому времени и руки перестанут дрожать.
— Увидимся.
— Ага.
— Я рад, что мы поговорили.
— И я.
Стоя на тротуаре и прислушиваясь к тому, как выравнивается помаленьку дыхание, я благословляла Бена Липскома. Вновь в мозгу принялись лопаться маленькие шарики с гелием, того и гляди взмоешь на воздух и с первым порывом ветра пролетишь всю дорогу до Центрального парка. Надо было как-то израсходовать переполнявший меня избыток адреналина, пока я не начала обнимать прохожих и приглашать их потанцевать со мной, счастливицей. Чтобы направить энергию в мирное русло, я быстренько выудила из кармана визитку Оливии Эллиот, прикинула, не позвонить ли по рабочему ее номеру, но решила, что проще будет оставить сообщение на мобильнике, нежели пробиваться через секретаря.
— Оливия Эллиот.
Голос насыщенный, чуть с хрипотцой, как у диджея. Я вовсе не ожидала, что Оливия ответит сама, а потому чуть промедлила, прежде чем представиться ей:
— Мисс Эллиот, я Молли Форрестер, корреспондент «Цайтгайста». Генри Квон договаривался с вами…
— Да-да. Генри прекрасно отзывается о вас. Очень рада, что именно вы взялись написать статью о моем отце.
— Спасибо большое. Я, в общем, я его поклонница, в особенности периода «Перемен».
— Весьма мило с вашей стороны. Однако должна предупредить вас, что мне отнюдь не хотелось бы получить еще один перепев на тему добрых славных денечков моего отца.
Под конец этой фразы голос Оливии напрочь утратил бархатистость и обнажилось зазубренное стальное лезвие. Я выдержала паузу и ответила как можно любезнее:
— Генри объяснил мне, как вы огорчены тем, что вклад вашего отца в современную музыку остается незамеченным, так что, полагаю, в нашем интервью мы могли бы более подробно поговорить о вашей задаче по сохранению наследия отца…
— Вряд ли я стану заниматься его наследием, пока он даже не похоронен толком!
— Боюсь, я вас не совсем понимаю?
