Собственно говоря, в другой период истории и при определенном стечении обстоятельств Гидеон Финчли мог бы даже стать великим человеком: оратором, политическим деятелем, воином или даже королем. Но четыре поколения, прожившие в богатстве и потакании собственным желаниям, которым все меньше и меньше требовалось прилагать какие-либо усилия для их удовлетворения, породили леность ума и сердца. Последний граф был тщеславен, ленив и в возрасте двадцати двух лет уже безнадежно пресыщен жизнью. Ему просто нечего было завоевывать, так что невольно все его амбиции начинались и заканчивались собственным отражением в зеркале. Его горизонты сузились до собственного мирка, в пределах которого он отводил душу, предаваясь все новым и новым излишествам. Никто ни разу не потрудился предупредить его, что однажды может настать момент, когда очаровательной улыбки и остроумного замечания будет недостаточно, чтобы открыть любую желаемую дверь или выйти из любого неприятного положения, потому что, по правде говоря, никто не мог предположить, что такое когда-нибудь может случиться.
Лорд Уинстон без тени сомнения пользовался правами, принадлежащими ему в силу происхождения, без колебаний, не считаясь ни с чем, удовлетворял свои все более эксцентричные прихоти, и, если время от времени в поисках острых ощущений ему приходилось ходить по лезвию бритвы, он даже радовался этому. Но несмотря на то что он потворствовал всем своим желаниям, его сжигало вечное чувство неудовлетворенности.
Со времени своего пятнадцатого дня рождения он ни разу не был абсолютно трезв. Как и у многих людей его круга, его последним страстным увлечением было курение опиума, но даже и это смертоносное зелье перестало в конце концов оказывать на него желаемое воздействие. За последние три дня он перепробовал множество новых развлечений, которые, однако, не принесли ему удовлетворения, но к этому он привык. Непривычным был неожиданный интерес, возникший у него при виде испуганной молоденькой служанки, на которую он наткнулся в коридоре. Ему вдруг показалось, что это маленькое создание могло бы развлечь его гораздо больше, чем вся компания его приятелей, которые, отупев или вообще отключившись от происходящего, лишь наводили скуку. Он медленно подошел к ней.
— Так, так, — пробормотал он. — Что тут у нас?
Его приятель лорд Перримор, рослый кудрявый блондин с пылающими, увы, не от румян щеками и вдвое увеличившимися в размере зрачками, громко произнес:
— Хорошенькая девочка, а? И я бы сказал, вполне созрела, чтобы ее попробовать!
— Ручаюсь, что нетронутая, — задумчиво произнес молодой граф.
Перримор плотоядно облизнул губы, зрачки его еще больше потемнели.
— Неужели девственница? Не может быть!
— Вставай! — резко приказал Уинстон.
Глэдис, едва живая от страха, встала, сжимая в руке собранные на полу осколки графина. И когда лорд Уинстон схватил ее за подбородок холодными цепкими пальцами, она чуть не лишилась сознания.
Поворачивая то так, то сяк ее лицо, он внимательно разглядывал ее. В ее огромных глазах застыл ужас, и ему это понравилось. Давненько не видел он страха — настоящего страха.
— Что будем делать? — обратился он к приятелю. — Оставим ее для представления или возьмем себе?
— Для представления, для представления! — заорал приятель. — Спектакль будет на славу — лишение девственности! Им будут восторгаться целый месяц!
Уинстон резко сорвал с нее чепец. Темные густые волосы рассыпались по плечам. Глэдис настолько оцепенела от ужаса, что не смогла даже стыдливо опустить голову. Холодный взгляд его глаз буквально гипнотизировал ее.
Он схватил ее за волосы и с силой дернул. Было больно, но она даже не поморщилась. Уинстон едко усмехнулся.
— Храбрая, — пробормотал он. — Смотри, как уставилась на меня.
Глэдис хотела было отвести взгляд, но побоялась.
— Тебе приходилось выступать на сцене, девушка? — вкрадчиво спросил лорд Перримор и тоже схватил ее за волосы, словно испытывая их на прочность.
Глэдис удалось покачать головой. Ей почему-то показалось, что, если она ответит отрицательно, ее отпустят. Каким желанным казался ей сейчас ее жесткий топчан на кухне, и какими глупыми — все ее страхи, которые одолевали ее всего несколько минут назад.
Здоровяк громко расхохотался, дохнув ей в лицо перегаром.
— Значит, сегодня будет твоя премьера! — радостно заявил он.
Губы Уинстона чуть дрогнули в улыбке.
— Ты уже была с мужчиной? — спросил он. Голос у него был тихий, нестрогий, но он накрутил прядь ее волос на кулак, и ей было больно. — Говори правду, потому что, если солжешь, мы все равно узнаем.
Глэдис от страха сжала в кулаке осколки стекла и почувствовала, что порезала ладонь. Она помотала головой:
— Н-нет, милорд. Я честная девушка. — Уинстон пристально взглянул на приятеля:
— Ну, что ты об этом думаешь?
— Возможно, она лжет, — сказал Перримор.
— Вот именно, — пробормотал Уинстон. — Стыдно будет разочаровать зрителей.
— Стыдно, — согласился блондин, в глазах которого горел похотливый огонек.
— Мне кажется, — заявил Уинстон, — что сейчас самое время осуществить древнюю, освященную веками традицию, известную под названием «право первой ночи».
Не говоря больше ни слова, Уинстон так сильно толкнул Глэдис о стену, что она вскрикнула. Он больно ударил ее по лицу, и она всхлипнула, осознав, что сопротивляться бесполезно. Он грубо задрал ее юбку.
В зеленой гостиной было полутемно, дымно и душно от большого скопления гостей. В центре комнаты соорудили нечто вроде помоста, который был почти не виден за спинами столпившихся вокруг одобрительно аплодирующих зрителей. По кругу пустили трубку с опиумом. Пьяный Тим, которому море было по колено, весело расталкивая всех, кто стоял у него на пути, решительно тянул Эша поближе к помосту.
Едва войдя в комнату, Эш пожалел, что пришел. У него усилилась головная боль, а от большого скопления людей замутило. Но в нынешнем его состоянии ему было почти безразлично, где он находится и что делает. Поэтому когда Тимоти сунул ему в руку трубку с опиумом, он взял ее и приложил к губам, как это делали другие. Раньше он никогда не пробовал наркотики, но скорее всего это объяснялось тем, что просто случай не подвернулся. От первой же затяжки у него защипало глаза и начался безудержный кашель.
Он услышал смех и презрительное шиканье. Кто-то снисходительно похлопал его по спине и насмешливо проговорил:
— Оставь в покое бедного мальчика! Не видишь разве, что он еще слишком молод для таких развлечений?
Эш не знал, куда деваться от смущения, а мерзкий горький дым вызывал у него с трудом переносимую тошноту. Он плохо видел, голова была совершенно пустой. Шум голосов то нарастал, то стихал, огни светильников как будто танцевали. Прошло немало времени, прежде чем он снова смог сфокусировать зрение.
