Удивительно, но в тот момент, когда доктор сообщил ей официальное заключение, у Карен возникла идея отыскать свою родную мать. Впрочем, может быть, ничего странного в этом и не было. Возможно, это естественное желание всех повзрослевших бесплодных приемышей. Откуда ей знать. А сколько таких, как она, на свете, размышляла Карен. Составляем ли мы настолько значимую демографическую группу, чтобы быть заметным подмножеством диаграммы роста числа младенцев? Появились ли мы в списке Опра, и разработана ли уже программа из двенадцати этапов в поддержку нас как самостоятельной специфической группы?
Судя по самочувствию, ей сейчас не помешала бы помощь. Это расплата за то, что она была так счастлива прошлым вечером. Приз Оукли, блеск публики, счастье — все потускнело и как бы отошло в далекое прошлое, либо случилось в другой жизни. Опасно быть очень счастливой! Она — еще одно тому доказательство.
После почти тридцатимесячных попыток забеременеть, после проводимых по расписанию половых сношений, болезненных и унизительных тестов, обследований специалистами и консилиумами стало ясно, что у нее что-то серьезное. И нечему удивляться, убеждала она себя. Это не неожиданное событие. Просто наконец вынесено окончательное заключение — неизлечимое бесплодие. И не будет больше медицинских обследований, вагинальных термометров, врачебных визитов в середине дня в момент менструации. Никакой боли, затрат на лечение, никакой досады… И никакой надежды.
Она знала все это — и все же была ошарашена сообщением.
Не эта ли безнадежность породила идею отыскать свою мать? Карен не могла понять происхождения этого желания, этого стремления заполнить пустоту, которая — теперь уже ясно — не может быть заполнена рождением ребенка. Она не часто задумывалась о своей настоящей матери, а вот теперь потребность ее отыскать стала сильна до спазм в животе, до тошноты.
Она вспомнила Вилли Артеча; из всех событий прошлой ночи не потускнел только его образ. Разве Джефри не упрекал ее, что она помнит только плохое? Но она не властна над своими чувствами. Сейчас она сочувствовала умирающему Вилли Артечу, который хотел, чтобы о нем помнили его дети.
Ее желание завести ребенка не имело отношения к проблеме памяти, или почти не имело. Ребенок был нужен ей для того, чтобы наладить правильную жизнь, превратить ее и Джефри из супружеской пары в полноценную семью. Но, по каким бы причинам она ни хотела это сделать, этого не случится. Возможно, потому ей и стала так необходима встреча с матерью, с настоящей ее матерью.
Вот так она и сидит в изысканно декорированной клинике по зачатию на Парк-авеню рядом с другой женщиной, в глазах которой читались только страх и боль. Почему они назвали больницу клиникой-по-зачатию, если сюда приходят бесплодные женщины? — с горечью думала Карен. Бесплодные и богатые, уточнила она себе. Сколько стоило лечение доктора Голдмана? Шесть или семь тысяч? И каков результат? Ее передернуло. Деньги не могут отвести удар, разве что предоставить в твое распоряжение барселонское кресло, чтобы сидеть и пытаться прийти в себя в комфортных условиях и, удерживая тошноту, не извергнуть съеденный завтрак на аксминстерский ковер.
Она стала абсолютно другой женщиной, совсем не похожей на ту, которая пятнадцать часов назад стояла на сцене «Уолдорф Астории». Ничто отныне ничего не значило. Никакая память о славе не успокоит боль.
Она не могла даже выплакаться на материнской груди. Нужно признать оба факта: нет никаких надежд родить ребенка и ей просто необходимо найти свою настоящую мать. Для Белл ее собственные переживания были важнее всего остального. Известный анекдот о матери и дочери мог бы быть рассказан про нее: когда мать обнаружила свою дочь лежащей мертвой на полу, то воскликнула: «Как ты могла так поступить со мной?» И в ее, Карен, теперешнем случае Белл оказалась бы самой несчастной — будто это она не могла родить. Белл ожидала сейчас услышать рассказ о Призе Оукли. Она любила достижения, а не неудачи.
Хуже всего то, что Белл давно настаивала на том, чтобы Карен и Джефри обзавелись детьми. Было трудно признаться в том, что она была права. «Мы должны были попытаться родить ребенка раньше, — думала Карен. — Но я была так поглощена работой! Отвоевать себе место под солнцем в мире моды — это не валяться на пляже, загорая. А потом, когда я переступила порог этого мира, как же было не войти внутрь? Когда мое барахло действительно начало входить в моду, то как же было не работать, не добиваться признания, не ездить на презентации? У меня просто не оставалось времени ни на что другое. Что же касается ребенка, то я думала, что все еще успеется».
Только теперь стало поздно. Карен почувствовала приступ боли где-то там, в районе нефункционирующих женских органов. Раскаяние? Мнимая менструация? Она припомнила слова доктора о том, что ее бесплодие не связано с возрастом. Не исключено, что она и раньше не могла зачать ребенка. «Поэтому, скорее всего, мои сожаления о затягивании зачатия неоправданны», — уговаривала она себя и пыталась в это поверить.
Белл не поверила бы. Она поспешила бы уверить всех, что Карен не только виновата, но что она, Белл, предупреждала ее заранее. Белл была права отнюдь не всегда, но довольно часто, причем отстаивала свою правоту так громко, что возражать было бессмысленно. Она была отличной матерью, но назвать ее внимательно-нежной было бы преувеличением. Карен никогда не плакала, а сейчас почувствовала, как на глаза набегают слезы. Она сделала глубокий вдох, задержала дыхание и поморгала. В ее возрасте, она знала по опыту, не так уж много людей, у которых сложились хорошие отношения со своими родителями, но сейчас Карен мечтала о близкой душе, которой можно было бы выплакаться и не раскаиваться в этом потом. Неудивительно, что мужчины тянутся к женщине за утешением: притягательная сила груди огромна. Но на груди Белл Карен никогда не смогла бы найти утешение. Недаром та была плоскогрудой. Никаких иллюзий по этому поводу строить не стоило. Если в поисках утешения мужчина тянется к женщине, думала Карен, то где искать забвения женщине?
Друзья? У Карен их было трое: ее сестра Лиза, Дефина и Карл. Но Дефина продолжала праздновать еще с прошлого вечера. Карл, всегда готовый ее выслушать и посочувствовать, находился сейчас на полпути в Бруклин, а Лиза вместе с Белл ожидают ее приезда в Лонг-Айленде.
Карен вздохнула. Ощущение в отяжелевшем животе было такое, как будто она забеременела. До позднего вечера, пока она не доберется до дома, к Джефри, утешений не будет. Возможно, не будет и там. Джефри ненадежен: он принимает эту проблему слишком близко к сердцу и вряд ли сможет оказать ей обычные внимание и поддержку. Их совместная одиссея по деланью ребенка истощала его терпение, довела до состояния стресса и поставила под угрозу их брак в значительно большей степени, чем она была готова признать.
— Миссис Каан?
Вопросительные интонации в голосе медсестры напомнили Карен, что она должна вести себя так, как будто у нее не было головокружения. Но сможет ли она встать с этого чертова стула, не развалив груду иллюстрированных журналов, сложенных на кофейном столике? Может, ее состояние сойдет за утреннее недомогание? Нет, никого «недомоганием» не обманешь, с горечью подумала Карен. Сидящая рядом явно беременная женщина, единственная из присутствующих, кто не казался напуганным в этой комнате, повернула к ней свою белесую голову с почти прозрачными бровями. Она проглядывала раздел моды в «Нью-Йорк Таймс», где был напечатан длинный репортаж о награждении Призом Оукли. «Она узнает меня, — подумала Карен. — Да, это я, Карен Каан. Та самая миссис Каан. Знаменитая Каан». И завтра утром она прочитает о своем посещения клиники в колонке Лиз Смит. Можно догадаться, каким будет заголовок статьи: «Ведущий дизайнер Седьмой авеню в шикарной клинике по лечению бесплодия».
