Мать ошарашенно смотрела на нее. Потом перевела взгляд на часы, вскочила со стула, бросилась к духовке и вытащила оттуда пузырящуюся, покрытую коричневой коркой муссаку. Карим сидела, ухмыляясь.
– Пища смерти, – произнесла она.
Джасмин зачала шестнадцать лет назад. В ту ночь из окна кухни она увидела трех черных ворон. Они сидели на ветке дуба, ветка прогнулась под ними, они вертели головами и каркали, будто смеялись. Джасмин открыла заднюю дверь и постояла немного во дворе, вдыхая душный аромат магнолий. Она не верила в предзнаменования, но эти вороны никак не шли у нее из головы. Это было так странно – они сидели и смотрели на нее, как зрители на артиста. Поэтому, когда выяснилось, что она беременна, Джасмин решила, что вороны были вестниками. Идя на ультразвук, она боялась, что обнаружится тройня. Но зародыш был всего один. Он удобно расположился в ее матке, и его сердечко белой точкой часто пульсировало на экране.
Чем больше становился срок беременности, тем больше она убеждалась, что Бог был мужчиной. Беременность превратилась в сплошное издевательство. Ее мучила отрыжка, газы отходили с грохотом фейерверка, ела она с жадностью и громким чавканьем. Дэниел говорил, что жить с ней беременной – все равно что жить с Генрихом VIII. Она помнила, как ребенок впервые слабо зашевелился внутри ее тела. Она лежала, прижав руку к животу, и, дождавшись нового толчка, разбудила Дэниела и приложила его ладонь к тому месту, где почувствовала толчок. Дэниел прижался губами к ее пупку и сказал:
– Эй, на том конце провода, привет! Говорит отец.
Как будто дитя должно было вскочить и отсалютовать в ответ.
Но такой любви, какая захлестнула ее, когда родилась Карим, она, честно говоря, не ожидала. Джасмин постоянно прикасалась к влажной розовой коже малютки, упивалась ее молочным дыханием, восторгалась бурными физическими отправлениями. Джасмин помнила тишину долгих ночей, когда она отсылала Дэниела в другую комнату хоть немного поспать. Она лежала в постели, почти галлюцинируя от недосыпа, видела перед собой пухлую мордашку Карим, больно уцепившуюся зубами за ее сосок, и с удивлением отмечала, как по лицу ее крохотной дочки пробегают эмоции, как оно подергивается во сне. Впервые в жизни она познала сладкую бескорыстную любовь и поняла, что любовь эта уходит корнями в генеалогию.
Тогда счастье в доме было почти осязаемым. Воздух сочился им – хоть бери нож для масла и соскребай. Это счастье было сладким, но сладким в меру Дэниел заходил в комнату, когда дочь завтракала, и нежно проводил пальцем по ее щечке. Карим принималась ворковать и барахтаться, беззубо улыбаясь и пуская слюни любви.
Но теперь блаженству, похоже, пришел конец. Нужно было как-то сохранить хотя бы то, что осталось. Вот только что именно, она не знала. Медленно и незаметно дом перестал быть домом. Он превратился в вокзал, а ее домочадцы – в торопливых пассажиров, нетерпеливо поджидающих поезд, который умчит их подальше от этих мест. Дэниел приходил домой с работы как чужой, это был уже не ее муж, а кто-то другой. Карим металась по дому раненым зверем – опасная и неукротимая, готовая защищаться до последней капли крови. И чем больше Джасмин старалась, тем больше они отдалялись от нее. Она оставалась одна со своими раздумьями, ненужная, и некому было отдать свое сердце.
Сидя в своей спальне, куда никому входить не позволялось, Карим играла с ручным питоном Медеей. Медея жила в большом стеклянном аквариуме рядом с кроватью. Карим считала, что иметь питона в качестве домашнего животного очень по-дзен-буддистски. От Медеи не было ни шума, ни грязи. Карим говорила матери, что Медея для нее – лучшее противоядие от стрессов повседневной жизни. А мать говорила, что рада за дочь – нашла наконец близкое себе по духу существо, холоднокровную рептилию.
Карим улеглась на кровать и уставилась в потолок, созерцая на нем ошметки пластмассы. Когда-то они были волшебными сияющими звездами. Она вспомнила, как однажды вечером, лет пять-шесть назад, мать с криком «Сюрприз, сюрприз!» выключила в комнате свет, и потолок превратился в звездное небо. Она вечно придумывала что-то такое, ее мамаша. Действительно старалась. Но чем больше она старалась, тем больше действовала Карим на нервы. Неужели мать не понимала, что люди терпеть не могут тех, кто так старается? Они ненавидят бодрых и энергичных лидеров. И вообще, что такого сделала ее мать, чтобы можно было ею восторгаться? Толстая, мужа вечно нет дома, от ее книжек никакого проку. Была бы хоть чуть-чуть известна, как, например, мать Стивена Лейна. Карим почувствовала укол вины, вспомнив, какие пикники устраивала ей мать, когда она возвращалась из школы. Другие дети, приходя домой, получали стакан молока и магазинное печенье. Карим же получала пикниковую корзинку, полную домашних шоколадных брауни, двойных брауни, как они их называли, с орехами и молочным шоколадом. Еще в корзинке был сыр, разложенный на тарелке и украшенный крупной гроздью винограда, и термос с лимонным чаем. Все это они выкладывали на плед в Рок-Крик-парке и ели, любуясь сверху видом Потомака. Это было до того, как Карим перестала есть. Это было тогда, когда она тоже была толстой.
Карим подбросила под самый потолок своего видавшего виды плюшевого медведя. Ей хотелось, чтобы он проехался мордой прямо по штукатурке. Он ударился носом. После этого руки Карим ослабели, и она закинула медведя в угол. Полежала минутку, собираясь с силами, и, подобрав медведя, сжала его в объятиях.
Она старается быть хорошим человеком. Каждое утро встает с великими намерениями. Собирается действительно по-серьезному заняться учебой или написать письмо бабушке, поблагодарить ее за присланные сто лет назад жалкие десять долларов или (она схватила ртом воздух) вести себя нормально с матерью. Но в момент, когда надо идти завтракать, с ней что-то происходит. Может, мать говорит что-то не то, что нужно… Ну что делать, если день все равно насмарку, чего стараться? Значит, говорила она себе, нужно начать завтра.
Но не надо судить так уж строго, она все-таки хорошая. В самом деле. Только не показывает этого. Трудно держать марку хорошей девочки. Пусть лучше все останется как есть. Иначе все захотят примазаться к славе. Карим чуть не задыхается при мысли об этом. Она никому не доверяет. Все друг другу врут. Нет, друзья у нее есть, и даже много, но она не уверена, что им можно доверять. Даже Лизе. Как же им доверять? Они все наизнанку вывернутся, лишь бы поговорить с парнем, который им нравится, и от нечего делать выдадут ему секрет своей лучшей подружки. Лиза рассказала Джейсону о том, что Алессандра каждый раз после еды закладывает пальцы в рот, чтобы ее вырвало. Алессандра об этом не знала. Каждый раз, когда она поворачивается к нему спиной, Джейсон сует себе пальцы в рот, и все хихикают, а Алессандра не понимает почему. Вчера она ушла вся в слезах. Карим хотела было рассказать, почему все смеются, но поняла, что тогда Алессандре будет еще больнее, чем от глупого хихиканья за спиной, и промолчала, только с грустью смотрела на нее и подумала, что завтра, завтра она непременно сделает что-нибудь, чтобы ей помочь.
Глава 3
На следующий день соседка Джасмин, Бетти Джонсон, с ужасом смотрела на подрагивающую стрелку напольных весов. Когда та замерла на отметке 182 фунта, Бетти помянула Господа и надула пухлые губки. Все. Никакого завтрака. Ланч тоже отменяется. На ужин – легкий диетический коктейль. На цыпочках она отправилась в спальню, неся вес своего слоновьего тела на крошечных, как мышиные лапки, ступнях. Еда неистощима на коварство. Есть – все равно что пробираться через минное поле. Жирный соус в мгновение ока уничтожает результат недельных голодовок. Она ведь обо всем этом читала. Надо быть к себе строже. Проявлять бдительность двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, да-да, триста шестьдесят пять дней в году. И даже больше.
