— Несколько пальм очень украсили бы пейзаж, Макс.
Эльзино чувство юмора начинало меня утомлять. Она задержалась перед железной калиткой, бросила сигарету на землю и раздавила ее. Пошел дождь, и вид раздавленного окурка, намокающего между земляными комьями, не способствовал улучшению настроения. Конечно, жилище напоминало скорей хлев, чем Палас-отель, зато оно не стоило мне ни дуро, а учитывая уровень моих доходов за ничегонеделанье, это было неоспоримым преимуществом. Лет пять тому назад я снял этот дом у одинокого старика-пенсионера, бывшего служащего канала Изабеллы Второй, не обремененного родственниками и наследниками. Ста рик вот уж три года как помер. На оставшееся после него имущество никто не претендовал, и понятно, я тоже не собирался поднимать сей вопрос
Пока я отпирал дверь, укрывшись от дождя под навесом, мы перекинулись несколькими словами, правда, не о том, что могло бы меня интересовать. Ноинициатором беседы была Эльза.
— Смотри, Макс, дождь пошел. Пока только отдельные капли, но в конце концов история о барометре в твоей коленке станет правдой.
Если она хочет вывести меня из себя, ей придется попотеть. Я взялся считать до десяти, но на цифре четыре она снова заговорила:
— У того, кого ты прикончил, у Хосе Санчеса, Паэльи, остались жена, дети и любовница. Ох, горе-горюшко. Он говорил, что родом из долины Кас и что в нем течет цыганская кровь, но по-моему, он подхватил свою оспу в Мачу-Пикчу. Правда, он говорил почти без акцента.
— Он тебе нравился?
— Я с ним не спала, если ты это имеешь в виду.
Ну да, я имел в виду именно это. Я открыл дверь, и мы вошли, вытерев ноги о жуткого вида коврик. Я зажег свет. На деревянном столике стоял наполненный водой умывальный таз, валялось полотенце. Я умылся, чтобы прийти в себя.
— А водопровод не работает? — спросила Эльза.
— Не знаю. В этом районе часто отключают воду, пожалуй, это напомнит тебе детство, — сказал я, чтобы поддразнить ее, пока вытирал руки и лицо. — Здесь жил старик, заработавший пенсию, обслуживая водопроводный канал Изабеллы Второй. В общем, сапожник без сапог. Но ты не расстраивайся раньше времени, — смягчился я, — сегодня утром вода была. Хочешь зайти в ванную?
— Нет.
— Я не собирался убивать его, — сказал я. — И целился в фарфорового кота, но спьяну я всегда промахиваюсь.
— Тебе повезло, — откликнулась она. — У Паэльи обманчивый вид. Я даже не заметила, как он
достал пистолет. Он был фокусником, пресжитатором[4]. Восьмилетним мальчиком он вытаскивал кошельки в метро так ловко, будто его пальцы были сотканы из воздуха.
Пресжитатор. Я не стал ее поправлять: было не до придирок и мелочных реваншей. К тому же про воздушные пальцы вышло на редкость поэтично. Я выложил фляжку на стол.
— Я вижу, ты по-прежнему пользуешься микроскопом, великий мудрец.
Она имела в виду стоявшее на полке устройство для набивки патронов марки «Lyman» модели «All-American». Я воздержался от замечаний и бросил гильзы в приткнувшуюся рядом корзиночку.
— Он бы убил тебя. Я спасла тебе жизнь, — добавила она.
Она сбросила пальто и осталась в черном платье, открывавшем красивые руки и черные чулки, на одном из которых убежавшая петля оставила бледную изогнутую дорожку. Она улыбнулась, и я поймал себя на том, что невольно восхищаюсь ею, и подумал, что, возможно, она права, утверждая, будто спасла мне жизнь, приказав стрелять.
6
Предпочитая вовсе не смотреть на это тело, шесть лет тому назад сводившее меня с ума, я разжег огонь на кухне и поставил разогреваться оставшуюся от завтрака фабаду5 «литораль».
— У тебя не электрическая плита?
— Ты что-то имеешь против Газовой компании? — огрызнулся я.
— Ну ладно, ладно, что за характер.
Я достал начатую бутылку красного вина и пару стаканов и поставил их на стол. Эльза гладила свою руку, влюбленная в нежность собственной кожи. Если она хотела заставить меня вспомнить, какой она была на ощупь, она преуспела. Она взглянула на меня:
— Не злись.
— Я не злюсь, — возразил я, пытаясь скрыть раздражение.
— Ты стараешься не показывать виду, но со мной это не пройдет. — Теперь уже она притворялась, что изучает дорожку на чулке. — Со мной тебе это не удастся, Макс, я чувствую, что ты злишься.
— Ничего ты не чувствуешь.
Я разлил «Савин» по стаканам. Мне нравился легкий шум льющегося вина. Эльза оторвала взгляд от своей ноги и посмотрела на меня.
— Хорошо, — улыбнулась она, — завтра я уйду, но давай сегодня ночью будем друзьями.
— Ты уже не волнуешься о Розе?
Эльза чокнулась со мной.
— За Розу, — сказала она, — и за нас. Сегодня ночью Роза в безопасности, а мы с тобой можем отпраздновать нашу встречу и пойти поужинать.
— Как в старые времена, — протянул я с иронией.
— Не такие уж старые. Если ты меня пригласишь, я плачу по счету.
— Тебе не нравится фабада[5]?
— Не обижайся, милый, но приготовленная тобой, да еще разогретая, она вряд ли может понравиться.
— Я ее не готовил, это консервы из банки. К тому же я много чему научился за эти шесть лет.
— Я тоже.
Она выдохнула это горячим, прерывистым шепотом
— Через час я поеду проведать Тони. Это единственное, о чем я могу думать, солнышко. А чтобы время шло быстрей, мы могли бы выпить.
Я хотел, чтобы обращение «солнышко» прозвучало насмешкой, меня задевало, что Эльза по-прежнему вызывает во мне желание, которое я считал давно и глубоко похороненным.
— А я думала, мы могли бы скоротать время, занявшись сексом.
Ее взгляд прожигал на мне одежду, она сама изнывала от желания и не скрывала этого. И эта ее грубая откровенность возбудила меня больше, чем любое более изысканное выражение или намек.
— Моя сигарета в золу обратится, но что-то случится. И пылью стал порох, но пылью влюбленной… — пробормотала она, призвав на помощь Кеведо. Надо же, какая начитанная девочка. — Скажи, ты хочешь меня? Ты меня еще любишь? Ответь сначала на первый вопрос!
— Мои чувства остались прежними, просто раньше я тебя любил, а теперь ненавижу. А насчет переспать… Знаешь, детка, как говорят: перепихнуться — в болоте захлебнуться.
Я чувствовал, что ее сердце, как когда-то во время наших свиданий в пансионе «Голубка», бешено колотится в груди, и как тогда, как тогда и как всегда, я почувствовал, что тону. Я задыхался от желания, я рвался к ее телу, к ее губам. И так же неистово мне хотелось причинить ей боль, разбить ее сердце, искромсать ее чувства охотничьим ножом.
