Харгрейвз в ту же ночь узнал о случившемся и воспринял это как расчудесную иронию судьбы. Убить негра было его заветной мечтой. В детстве он однажды видел убитого негра, висевшего на суку, как потешное пугало в канун Дня Всех Святых, но это было очень давно — в те времена, когда правосудие проявляло разборчивость, безжалостно карая одних и очень снисходительно относясь к другим. Возможно, он даже отчасти завидовал сыну. Сам Харгрейвз, с его всем известными взглядами, не смог бы прикончить черного и выйти сухим из воды. Иное дело его сын — только этот вопиюще добродетельный юнец мог сотворить такое, почти ничем не рискуя. Харгрейвз не сомневался, что он легко отделается.
Парень же совершенно отчаялся и пал духом. В короткий срок он очень изменился внешне: лицо осунулось, взгляд потускнел и утратил былую живость. Конечно, это был несчастный случай, но сам факт случайности происшедшего ничего не менял. Человек погиб. Той же ночью он явился к шерифу с повинной. Шериф выслушал его рассказ и отправил парня домой. Просто сказал: «Иди домой», и прозвучало это как приказ, обсуждению не подлежащий. Бедолага закрылся в своей комнате и провел там несколько дней, не принимая пищи. Получалось так, будто он сам приговорил себя к тюремному заключению, отягощенному голодовкой.
Харгрейвз хорошо знал шерифа. Эшленд город маленький, а в те времена он был еще меньше, чем сейчас. По утрам они с шерифом встречались в кафе на центральной улице, пили кофе и перебрасывались несколькими фразами, прежде чем заняться каждый своими делами. И вот наутро после случившегося шериф говорил с Харгрейвзом о его сыне. Оба согласились, что ситуация сложная. Ситуации имеют обыкновение усложняться при наличии тела в морге и скорбящей о нем семьи, независимо от того, что это за семья.
— Независимо от того, — пробурчал Харгрейвз.
— Именно так, — сказал шериф.
— Я понимаю, ты не можешь просто замять это дело. Уже не получится. Как бы ты ни хотел.
— Он должен быть как-то наказан, — сказал шериф, — чтобы успокоить черных. Если этого не сделать, у них будет повод поднять бучу. Времена изменились, негры наглеют.
Итак, было решено, что Харгрейвз-младший должен исчезнуть из города. В противном случае последствия были непредсказуемы.
Сначала парень отказался. Он был готов отвечать за свои действия. Он хотел понести наказание. Только после этого он смог бы с чистой совестью жить дальше. Он пришел в городскую тюрьму и сообщил о своем решении шерифу. Вместо ответа мудрый шериф завел юнца в пустую камеру и основательно вразумил его при помощи кулаков. Отдубасил чуть не до смерти.
— Это тебе в порядке аванса, — сказал он. — Аналогичные порции будешь получать ежедневно вплоть до конца твоей жалкой жизни. Если не сделаешь правильный выбор.
С этой речью он обращался к распластанному на полу кровавому месиву, и взгляд, направленный на него снизу вверх, был взглядом с самого порога смерти.
— Забудь, что случилось, — продолжил шериф. — Забудь Эшленд. Забудь дохлого ниггера, забудь своего отца, забудь все. Отныне для тебя это все не имеет значения. Никакого значения. Уезжай прямо сейчас, или я уже ничем не смогу тебе помочь.
И утром парень исчез из города. Шериф пообещал семье погибшего негра приложить максимум усилий к его поимке, но все прекрасно понимали, что он лжет. Все знали, что пройдет три-четыре года, страсти улягутся, происшествие забудется или, по крайней мере, будет восприниматься как дело давно минувших дней. И вот тогда он вернется и займет свое прежнее место в жизни Эшленда. Таков был план — разумеется, никем официально не озвученный, но вполне ясный и определенный. Когда все порастет быльем, говаривал тут и там Харгрейвз, его сын — этот убийца, душегуб, отпетый тип — возвратится в родные места, поселится в доме своих предков и продолжит отцовский бизнес. По утрам он будет посещать кафе в центре города и выпивать чашечку кофе в компании завсегдатаев. Дня не проходило без того, чтобы Харгрейвз не высказывал кому-нибудь эту мысль, словно посредством бесчисленных повторов надеялся воплотить ее в жизнь, заставить сына вернуться. К собственному удивлению, Харгрейвз обнаружил, что скучает по сыну. Он не мог понять почему. Он никогда не питал к нему любви — этого чувства он вообще не испытывал ни к кому за всю свою жизнь, — но уход сына оставил в его душе пустоту, дотоле незнакомое ему чувство отсутствия какой-то частицы его «я». Даже смерть жены, случившаяся через год после этих событий, не отозвалась в нем подобной болью. Единственное, чем он утешался, было предвкушение приезда сына и разговоры на эту тему по утрам в кафе.
Однако возвращение не состоялось. Харгрейвз умер в гостиной своего дома, сидя в кресле лицом к окну и дожидаясь сына. Впоследствии люди, проходившие мимо дома, неоднократно заявляли, что видели в окне привидение: лицо старого Харгрейвза, с тоской глядящее на дорогу.
КАРЛТОН СНАЙПС, ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ОРГАНИЗАЦИОННОГО КОМИТЕТА ЭШЛЕНДСКОГО АРБУЗНОГО ФЕСТИВАЛЯ
Прошло совсем немного времени после моего приезда в Эшленд, и мне уже не надо было искать людей, с которыми я мог бы поговорить о моей маме: они сами меня находили. Складывалось впечатление, что они давно ждали этого случая. Карлтон Снайпс был в числе моих первых собеседников. Деловитый и строгий, с резкими чертами лица и абсолютно лысым черепом, Снайпс казался выточенным из цельного куска дерева. Очень прямо держа спину, он восседал за массивным письменным столом в своем кабинете. Стену позади него украшала парочка заключенных в рамки университетских дипломов. Во время беседы он слегка покачивался взад-вперед в скрипучем кресле, сомкнув кончики расставленных веером пальцев. Смотрел он не мигая.
Мне очень неприятно говорить вам это, мистер Райдер, но когда женщина раздвигает ноги для мужчины, это может иметь всего лишь одно положительное следствие. Все остальное… Хотя на сей счет существует множество мнений. Похоже, я вас смутил. Вы еще очень молодой человек и не успели познакомиться с этой стороной жизни, не так ли? Тогда прошу меня извинить. Дело в том, что в данной истории половой акт играет отнюдь не второстепенную роль: многие годы этот акт, соответствующим образом обставленный, гарантировал выживание нашей общины, и этот же акт в финале привел нас к краху. Но я думаю, нам лучше побеседовать на менее щекотливую тему.
Итак, фестиваль. Невозможно переоценить значимость Арбузного фестиваля для нашего города. Включая тех граждан, кто демонстративно выказывал равнодушие к этому мероприятию и с высокомерной отстраненностью рассуждал о нем где-нибудь на углу улицы, в школьном классе или за чашкой кофе в «Антрекоте», — даже в их жизни Арбузный фестиваль был явлением исключительной важности.
Это был тот цемент, что скреплял кирпичи нашего общего дома.
Вас, наверное, удивляет, что я веду подобные рассуждения без намека на самоиронию и без очевидного намерения вызвать улыбку у вас, человека молодого и современного?
Тут важны две вещи, мистер Райдер.
Прошу вас выслушать меня внимательно.
