— Я в этом уверена, — сказала она.
Это прозвучало убедительно. В глубине души я хотел, чтобы меня убедили. Мне и в голову не приходило, что мести добивалась именно она.
Усталость снова навалилась на меня, алкоголь сделал свое дело. Напряжение, которое я испытывал в ее присутствии, те усилия, которых стоила мне беседа с живым человеком после стольких недель полного молчания, — все это неожиданно обернулось измождением и покоем. Я уже сложил оружие и объявил безоговорочную капитуляцию. Но благодаря тому, что в самом начале, когда она только легла на мою постель, мне удалось побороть инстинкт, успели вступить в силу многочисленные «но» и «если» — все те колебания и сомнения, которые порой посещают нас в самом начале, а иногда приходят слишком поздно и остаются ждать за дверью, пока совершается преступление.
В ту минуту мне не нужно было принимать никаких сиюминутных решений, надо было лишь смириться с определенными свойствами человеческой природы, с необоримой силой, которая заставила меня лечь на постель рядом с ней. Она немного подвинулась, и когда мы уже лежали рядом, бок о бок, уставившись в потолок, она повернулась ко мне, оперев голову на руку.
— Придется нам привыкать друг к другу, — сказала она.
— Не проблема, — ответил я.
— Для меня тоже, — сказала она. — Ты сможешь уснуть?
— А ты этого хочешь?
— Тебе надо поспать. У меня есть таблетки. Проспишь двадцать часов как убитый.
— А ты? — спросил я. — Что ты будешь делать?
— Я люблю читать.
— У меня даже еды не осталось, — сказал я.
— Хлебцы есть?
— Разве что хлебцы.
— Мне хватит.
Она достала из сумки коробок спичек. Сверху он был украшен блестками. Внутри лежали маленькие белые таблетки. Она достала одну и протянула руку к моим губам. Я посмотрел сначала на таблетку, потом на ее пальцы — у нее были длинные, ухоженные ногти, покрытые темно-красным лаком. Раньше мне никогда не доводилось принимать что-либо из пальцев с такими длинными ногтями.
Я проглотил таблетку, запил ее тем, что оставалось в бокале, и разделся. Забравшись под одеяло, я слышал, как скрипит за дверью паркет у нее под ногами. Я не просто капитулировал, я лег на спину, безгранично доверившись другому человеку, — я позволил ей усыпить меня, я целиком и полностью отдался в ее руки. Я не знал, что заставило меня уснуть, и тем более не знал, от чего проснусь, и проснусь ли вообще. Но усталость, завладевшая моим телом, не позволяла мне задумываться над такими вещами. Даже если мне не суждено было проснуться, я все равно не мог не уснуть.
~~~
Ровно через двадцать часов, как и говорила Мод, я проснулся, в том же положении, что и уснул. Тело было таким тяжелым, что некоторое время я неподвижно лежал с открытыми глазами и только потом решился встать на ноги. Я словно пробудился от долгого, исцеляющего сна, благодаря которому раны мои зажили, а боль бесследно прошла. Все мои тревоги и волнения исчезли, уступив место всеобъемлющей согревающей душу безмятежности; как будто в одном этом сне я разом пережил все те сложные чувства, которые человек испытывает, узнав нечто такое, что способно не только перевернуть вверх дном всю его жизнь, но и значительно укоротить ее. Говорить о покое, наверное, пока было рано, но пульс нормализовался, скверное настроение и подозрительность по отношению ко всем и ко всему прошли. Много всего пронеслось в моей голове, пока я лежал там с открытыми глазами, но предположение о том, что Мод сбежала, покинула квартиру, прихватив с собой мою рукопись, чтобы передать ее врагу, было мне не так отвратительно, как мысль о том, что вследствие ее ухода я лишился доступа к этим чудодейственным таблеткам.
Но Мод не ушла. Я доверился ей как никому другому, и она доказала, что я не ошибся. Выбравшись из постели, я нашел ее в библиотеке. Она сидела в кресле старого Моргоншерны с кипой бумаг на коленях и все еще читала. При звуке моих шагов она, не отрывая глаз от рукописи, подняла руку, видимо в знак того, что пока она читает, мне лучше рта не открывать. Вместе с кипой бумаг у нее на коленях лежал рулон бумажных полотенец. Судя по скомканным клочкам на полу, она довольно много сморкалась.
Следы ее пребывания были и в кухне. На столе у холодильника валялась пустая пачка из-под хлебцев. Еще вчера она была полная. Видимо, она обожала хлебцы. Другой еды у меня не было, и я решил пойти против своих правил, нарушить изоляцию, выйти в магазин за свежими продуктами, приготовить еды, много еды. Я уже давно не был так голоден.
В ту же минуту, как я захлопнул дверь пустого холодильника, в кухню вошла Мод, без слов приблизилась и обняла меня. Она долго стояла так, и я почувствовал, как ее тело вздрагивает от сдавленных рыданий. Она высморкалась и рассмеялась — над нелепостью ситуации, но, взяв себя в руки, сказала: «И это притом, что тебя там даже не было!» Оказывается, она читала без перерыва с тех самых пор, как я уснул. И прочитанное ей понравилось: она и посмеялась, и поплакала — все, как положено. Мне показалось, что слова ее прозвучали искренне, и даже сегодня мне претит мысль о том, что вся эта сцена была специально разыграна, хотя у меня и появились такие подозрения, когда после всех похвал и обнадеживающих комментариев она вдруг констатировала:
— Однако тебе еще предстоит немало потрудиться.
— Это всего лишь наброски.
— Это больше чем наброски, — заметила она. — Но кое-что тебе придется переделать.
Я наивно спросил:
— Что именно?
Это было как приглашение, как если бы я открыл перед ней дверь, приглашая войти в мое произведение и сделать перестановку мебели по ее усмотрению. Она приняла это приглашение, и это стало началом довольно большой работы, растянувшейся на все лето и значительную часть осени. Потом произошли события, из-за которых мне пришлось вновь пересмотреть написанное. Нет смысла подробно пересказывать все то, с чем она была не согласна. Однако некоторые детали являются неотъемлемой частью этой истории, и не могут быть сброшены со счетов.
— Меня ты назвал Мод, — сказала она, — но всем остальным ты сохранил их настоящие имена. И себе тоже. Так нельзя.
— Это было необходимо, — ответил я. — Иначе возникала дистанция, которая меня совсем не устраивала.
— Так нельзя, — повторила она.
— Я все равно не собираюсь это публиковать.
— Думаешь, я этому поверю? — Теперь мне пришлось на себе испытать недоверие, с которым я встретил ее на пороге своего дома. — Ты хочешь сказать, что сидел и писал все это ради развлечения, просто чтобы убить время?
— Примерно так, — ответил я. — Я писал, чтобы не сойти с ума.
— Ладно, — сказала она. — Допустим. Но это же вопрос юридический. Если когда-нибудь тебе все-таки придет в голову опубликовать это… Тебе придется изменить все имена.
— Сам я этого делать не стану, — сказал я. — Нет ничего глупее романов с ключом.
