— Мы оба, и ты и я, знаем, как ты живешь, — начал отец Дзампанелли. — Вся округа полнится рассказами о твоих преступлениях. При виде тебя мужчины бледнеют, а женщины осеняют себя крестом, только услышав твое имя. Везде, где бы ты ни появился, ты сеешь страх. Почему, Рокко, ты терроризируешь жителей Монтепуччио?
— Я одержимый, святой отец, — ответил молодой человек.
— Одержимый?
— Бедный одержимый байстрюк, да. И вы знаете это лучше, чем кто-либо другой. Я родился от трупа и старухи. Бог посмеялся надо мной.
— Бог не смеется над своими созданиями, сын мой.
— А надо мной посмеялся, святой отец. Вы не скажете это, потому что вы служитель Церкви, но вы, как и другие, думаете так. Я одержимый. Да. Зверь, который не должен был родиться.
— Ты умный человек. Ты смог бы найти другой способ заставить уважать себя.
— Теперь я богат, святой отец. Самый богатый из этих кретинов, что живут в Монтепуччио. И они уважают меня за это. Помимо своей воли. Я пугаю их, но не это главное. В глубине души они испытывают не страх предо мной, а зависть и уважение. Потому что я богат. Они думают только об этом. Деньги. Деньги. А у меня их больше, чем у них всех, вместе взятых.
— Ты богат потому, что все свои деньги украл у них.
— Вы хотите просить меня, чтобы я оставил в покое этих мужланов, но не знаете, как это сделать, потому что у вас нет достаточных доводов. И вы правы, святой отец. Нет доводов для того, чтобы я оставил их в покое. Они готовы были убить ребенка. Я их кара. Вот и все.
— Тогда я должен был бы предоставить им совершить то, что они задумали, — возразил кюре. — Если ты грабишь их и убиваешь теперь, то получается, что в этом моя вина. Я не для того спас тебя, чтобы ты совершал это.
— Не говорите мне, что я должен делать, святой отец.
— Я тебе говорю, что хочет от тебя Господь.
— Пусть он накажет меня, если моя жизнь оскорбляет его. Пусть освободит Монтепуччио от меня.
— Рокко…
— А бедствия, дон Джорджо. Вспомните-ка о бедствиях и спросите Господа, почему он иногда терзает землю пожарами и засухой. Я — эпидемия, святой отец. И ничто больше. Туча саранчи. Землетрясение, заразная болезнь. Все — сплошной хаос. Я одержимый. Бешеный. Я как малярия. Как голод. Просите у Господа. Вот он я, здесь. И я здесь окончу свой век.
Рокко замолчал, вскочил на своего коня и умчался. В тот же вечер в тишине своей кельи отец Дзампанелли вопрошал Господа со всей силой веры. Он хотел знать, правильно ли он поступил, спасая ребенка. В своих молитвах он умолял Господа вразумить его, но небо ответило ему только молчанием.
В Монтепуччио снова пошли разговоры о Рокко Скорта Маскалдзоне. Говорили, что он выбрал себе в жены немую, — немую, которая совсем даже не красавица, — чтобы удовлетворять свои животные желания. Чтобы она не могла кричать, когда он ее бьет или насилует. А еще говорили, что он выбрал это несчастное создание, чтобы быть уверенным, что она ничего не будет слышать о его замыслах, не сможет ничего рассказать о том, что ей известно. Немая, да, зато можно быть уверенным, что она его никогда не предаст. Нет, решительно, он дьявол.
Но в то же время следует сказать, что со дня своей женитьбы Рокко больше и пальцем не тронул никого из жителей Монтепуччио. Он распространил свою деятельность далеко от деревни, в земли Апулии. И в Монтепуччио стали жить спокойно, даже гордиться тем, что приютили у себя такую знаменитость.
Дон Джорджо не упустил случая поблагодарить Господа за это воцарение мира, которое он счел ответом Всевышнего на его скромные молитвы.
* * *
Рокко одарил Немую тремя детьми: Доменико, Джузеппе и Кармелой. Жители Монтепуччио теперь его почти не видели. Он разбойничал на дорогах, все больше расширяя зону своей деятельности. Возвращался на свою ферму ночью. И тогда можно было видеть, что в ее окнах горят свечи. Слышать смех и шум застолья. Это длилось несколько дней, потом снова там воцарялась тишина. В деревню Рокко никогда не спускался. Не один раз ходили слухи, будто он умер или арестован, но рождение очередного ребенка опровергало это. Рокко был жив-здоров. Доказательством тому служили хождение Немой за покупками и их дети, которые бегали по улицам старой деревни. Рокко был там, но как бы тенью. Иногда какие-то чужаки проезжали через деревню, молча, без единого слова. Они ехали впереди вереницы мулов, нагруженных ящиками и товарами. Все эти богатства стекались к огромному молчаливому владению наверху холма и там разгружались. Рокко еще был там, да, потому что именно он принимал эти караваны с награбленным товаром.
Для детей Скорта самым приятным времяпрепровождением была беготня в деревне. Но они были как бы приговорены к своего рода учтивому карантину. С ними говорили как можно реже. Деревенским детям запрещали играть с ними. Сколько раз матери Монтепуччио внушали своим чадам: «Ты не должен играть с этими детьми», а если ребенок наивно спрашивал почему, ему отвечали: «Они Маскалдзоне». Трое малышей в конце концов смирились с этим. Они заметили, что каждый раз, когда кто-нибудь из детей подходил к ним, желая поиграть с ними, откуда-то тут же появлялась женщина и, дав ребенку пощечину, за руку уволакивала его, вопя при этом: «Паскудник, что тебе было сказано?», и он в слезах уходил. Поэтому они играли только вчетвером.
Единственного ребенка, который не обходил их стороной, звали Раффаэле, но все называли его уменьшительным именем Фелучче. Он был сыном рыбаков, из самой бедной семьи Монтепуччио. Раффаэле подружился с детьми Скорта и, несмотря на запрет своих родителей, не покидал их. Каждый вечер, когда он возвращался домой, его отец спрашивал, с кем он был, и каждый вечер он отвечал: «Со своими друзьями». И тогда каждый вечер отец колотил его, проклиная небо, которое послало ему такого дурака-сына. Когда отца не было дома, тот же вопрос задавала мать. И била еще сильнее. Так он держался месяц. Каждый вечер взбучка. Но у малыша было доброе сердце, и ему казалось немыслимым проводить дни не со своими друзьями. Через месяц родители, устав наказывать его, перестали задавать ему вопросы. Они поставили на сыне крест, решив, что им уже нечего ждать от своего потомка. С тех пор мать называла его не иначе как «негодяй». За столом она говорила ему: «Эй, негодяй, передай мне хлеб», и говорила это не в шутку, не из желания посмеяться, а всерьез. Этот ребенок был потерян для нее, и лучше всего было относиться к нему так, словно он уже вовсе не ее сын.
* * *
Как-то в феврале 1928 года Рокко появился на базарной площади. В сопровождении Немой и своих троих детей. Все одетые по-воскресному. Это явление повергло деревню в шок. Уже давным-давно никто не видел Рокко. Сейчас это был мужчина, шагнувший за пятьдесят. Еще крепкий. С красивой седеющей бородой, скрывающей его впалые щеки. Но взгляд его был все тот же. Он и раньше иногда бывал какой-то лихорадочный. На Рокко был дорогой элегантный костюм. Весь день он провел в деревне. Переходил из одного кафе в другое. Не отказывался от угощения, когда ему предлагали. Выслушивал просьбы, с которыми к нему обращались. Он выглядел спокойным, и, казалось, ничего не осталось от его былого презрения к Монтепуччио. Рокко был здесь, переходил от стойки к стойке, и все вдруг пришли к мысли, что такой человек, пожалуй, мог бы быть хорошим мэром.
