Процессия остановилась. Все замерли. Толпа благоговейно смолкла, потом шествие возобновилось под громкие пронзительные звуки духового оркестра. Процессия продвигалась вперед, все были охвачены чувством благодати. Музыка наполняла души. Элия почувствовал себя частицей этой толпы. Статуя святого Элии приближалась, ее несли восемь мужчин, взмокшие от тяжести. Они шли вразвалку, и казалось, что святой Элия танцует над толпой, медленно колышется в такт шагам, словно лодка на волнах. Все крестились. Взгляды Элии и дона Сальваторе встретились. Старый кюре кивнул ему, улыбнулся, потом издали благословил его. Элия вспомнил те дни, когда он украл медальоны святого Микеле и вся деревня гонялась за ним, чтобы примерно наказать нечестивца. Он с чувством осенил себя крестным знамением, как бы вбирая в себя тепло улыбки старого кюре.
Когда статуя святого оказалась напротив табачного магазина, Анна крепче сжала руку отца, и он подумал, что, пожалуй, ошибся в своих выводах. Пусть его дочь, возможно, станет первой, кто навсегда покинет их деревню, но она истинная монтепуччийка. Она родилась на этой земле. Она понимает ее и гордится ею… И как раз в эту минуту она прошептала ему на ухо:
— Ничто не насытит Скорта.
Элия не ответил. Он был удивлен этой фразой и, главное, тем спокойным и решительным тоном, каким она была произнесена. Что Анна хотела сказать этим? Хотела ли она оградить его от странных тайн семьи, которые только что открылись ей? А может, наоборот, сказать ему, что она знает и разделяет извечную жажду Скорта, жажду, которая стала их силой и их проклятием? И ему вдруг показалось, что смысл этой фразы гораздо проще. Анна — Скорта. Она стала ею только сейчас. Несмотря на то, что она носила фамилию Мануцио. Да, это так. Она только сейчас сделала этот выбор. Она — Скорта. Он смотрел на нее. Ее взгляд был серьезен. Анна. Самая младшая из Скорта. Она выбрала эту фамилию. Она выбрала род пожирателей солнца. Она тоже почувствовала этот неутолимый аппетит. Ничто не насытит Скорта. Вечное желание пожирать небо и пить звезды — вот что живет в них. Он хотел как-то отозваться на ее слова, но тут вновь заиграла музыка, заглушая все, и он ничего не сказал. Только с силой сжал руку дочери.
Как раз в это время Мария вышла из магазина, чтобы присоединиться к ним. Она тоже уже постарела, но все еще сохраняла во взгляде тот лучистый свет, который когда-то свел с ума Элию. Они стояли в толпе, тесно прижавшись друг к другу. Чувства переполняли их. Шествие продолжалось. Прямо перед их глазами. Громкая музыка опьяняла всех. Вся деревня высыпала на улицы. У детишек были полные пригоршни конфет. Женщины благоухали духами. Так бывало в праздник всегда. Они стояли перед своим табачным магазином. С гордостью. Но не с вызывающей гордостью выскочек, а просто с гордостью от того, что они чувствуют, как прекрасен этот момент.
Элия перекрестился. Поцеловал медальон Мадонны, который носил на шее, ему подарила его мать. Его место здесь. Да. Он не сомневался в этом. Здесь и нигде больше. Около его табачного магазина. Он снова подумал о вечности этих движений рукой, осеняющих тебя крестом, этих молитв, этих упований и почувствовал глубокое утешение. Он подумал, что он человек. Просто человек. И все прекрасно. Дон Сальваторе прав. Люди — как оливки: под солнцем Монтепуччио они вечны.
Сейчас, когда я закончил эту книгу, мои мысли устремлены к тем, кто, открыв мне двери в эти земли, побудил меня взяться за перо. К моим родителям, которые передали мне свою любовь к Италии. К Александре, которая повела меня за собой к открытию Юга и подарила радость и честь смотреть на него влюбленными, ослепленными солнцем глазами. Ренато, Франча, Нонна Миуччия, Дзия Сина, Дзия Грациелла, Доменико, Кармела, Лино, Мариелла, Антонио, Федерика, Эмилия, Антонио и Анджело, вас благодарю я за ваше гостеприимство и теплоту. За те истории, которые вы рассказали мне. За те кушанья, которыми вы меня угощали. За часы, проведенные рядом с вами в зное летних дней. За то, что вы передали мне, даже сами того не замечая, это ощущение, что я — участник жизни, его я обрел только на этих землях, и оно все еще потрясает меня. Я надеюсь, что читатель, каждый читатель узнает в тех, о ком говорится на этих страницах, немного самого себя. И это справедливо: за много часов он прошел со мной там, где я боролся со страницей один. Эти строчки написаны для него. Мне хотелось бы, чтобы он сказал только одно: как дороги мне минуты, прожитые под солнцем Апулии.
