Я открыла дверь, мельком оглядела комнату: кровать, о, даже телевизор, симпатичная полка на стене с забытым кем-то журналом.
Быстро раздевшись, я приняла в ванной комнате душ, поправила косметику, критически оглядела свитерок и джинсы — пожалуй, сойдет, кому какое дело, кто я, откуда и зачем здесь, взяла сумочку, закрыла дверь и отправилась ужинать.
В ресторане было много свободных столиков; я села в углу, освещенном приглушенной лампой, — отсюда было удобно смотреть на посетителей. На полукруглой эстраде негромко пела молодая певица — английскую песенку из репертуара Мадонны. Официантка принесла меню, и я заказала недорогой ужин.
— Что будете пить?
— Минеральную.
Пока она обслуживала меня, в зал вошел мужчина в кожаном пиджаке и мягких коричневых брюках. Я уже видела его: он устраивался в гостиницу следом за мной, и администратор дала ему номер напротив — 216.
Оглядев все столики, мужчина сразу направился ко мне.
— Не скучаете? — Он и не подумал спросить разрешения, просто плюхнулся на соседний стул и разулыбался. Можно было его отшить сразу, но интуиция подсказала мне, что вновь прибывший принадлежит к тому, достаточно распространенному типу мужчин, которых отфутболивание только стимулирует на дальнейший — и порой мощный — штурм. И я постаралась быть вежливо — приветливой.
— Да нет, не скучаю. — Легкое подобие симпатичной улыбки.
— Вы, кажется, только что прибыли?
— Да.
— И откуда, если не секрет?
Официантка принесла мне горячее. Картофель фри был каким-то темным, а курица казалась вчерашней.
— Не секрет. — Я сказала, откуда приехала.
— По коммерческим делам?
Такой может оказаться и рэкетиром, подумала я И. каким-нибудь картежным шулером. Впрочем, он вполне нормально смотрелся как обычный современный мелкий предприниматель.
— Нет, по личным.
Я стала медленно есть свой ужин, а он, отвлекшись от меня на несколько минут, углубился в меню. Перечислив подошедшей официантке множество блюд — от салата, красной рыбы, жульена до хорошего коньяка, он вновь повернулся ко мне причем лицо его не изменило своего выражения, вполне возможно он решил в меню включить и меня — в качестве десерта.
— По личным делам, а живете в гостинице.
— Да, по личным — но в гостинице.
— А я по коммерческим, — сообщил он, — являюсь директором фирмы: лекарства, оборудование для стоматологии и все такое прочее.
— Вы все сейчас директора фирмы. — Я сама удивилась своей резкости. Это вовсе не мой стиль. Всегда предпочитаю, как дождь, плавно обтекать, омывать… Редко дождь превращается в ливень и больно хлещет по коже.
Он обиделся: «Между прочим, ко «всем» никакого отношения не имею! Я и заканчивал факультет стоматологии!»
Ему принесли гору мяса и салаты — почему-то одновременно.
— Да, ладно, — сказала я, — извините.
Есть мне расхотелось. Я доклевала картофель, попила минеральной, — неприятно ночью в гостинице просыпаться от голода, — и подозвала официантку.
— Хоть скажите, как вас зовут, — он в буквальном смысле схватил меня за руку, когда я встала, чтобы уйти из ресторана. — Меня — Андрей, а вас… — Он смотрел вопросительно, все сильнее оттягивая мой вязаный рукав.
— Дарья. Приятно вам поужинать. — Я, наконец, высвободилась из его ладони, и, опасаясь, что он поинтересуется, в каком номере я остановилась, торопливо пошла к выходу.
Войдя в комнату, сразу включила свет, достала письмо, села в кресло и распечатала конверт. В нем оказались записка сестры и, тоже заклеенный, голубой пакетик, сложенный вдвое.
Белый лист бумаги, исписанный крупным почерком сестры, задрожал в моих руках. Я заплакала. Я боялась, боялась читать это короткое письмо!
Страх, охвативший меня, был совершенно иррациональным. Возможно, я подсознательно опасалась понять по содержанию письма или по каким-то странным изменениям в хорошо мне знакомом почерке, что сестра моя покончила с собой в состоянии безумия, а, значит, и в ее квартире меня может ожидать что-то жуткое, неподвластное разуму? Или же меня пугала ее посмертная просьба, которую я не смогу не выполнить? Что это за просьба? Русский вариант вендетты? Но она же ушла сама?! А если ее кто-то подтолкнул?!
Нет, я не смогла бы ответить ни самой себе, ни кому-то другому, какая сила парализовала меня, сидящую в кресле с белым листом бумаги в руках.
Что скажет из небытия мне ее голос?
С помощью самоубеждения я попыталась себя успокоить: ничего не произойдет со мной, если даже в письме окажется что-то ужасное, надо просто приготовиться и прочитать его так, будто это не записка моей сестры, а фрагмент романа, придуманный каким-нибудь писателем и переписанный его читательницей своей рукой.
Я опустила глаза и начала читать.
Как незначительная ссора, о которой можно было бы легко забыть через минуту после ее вспышки, превращается вдруг в твою личную кару, боль и вину, если после нее человек, с которым ты ссорился, внезапно умирает, так и письмо сестры, если бы не мое знание, что за ним последовало, представляло бы собой обыкновенную записку немного романтичной особы, сообщающей неведомому адресату (она писала даже без обращения!) место, где в квартире можно найти ее перепрятанный дневник. Положила она его в книгу, стоящую на одной из полок стеллажа, который помнился мне еще с того времени, когда я впервые, сама, с усилием, вытянула из самого нижнего его ряда любимую книгу моего раннего детства «Два капитана» …
Квартира, расположение книжного стеллажа и его внешний вид, — все было описано сестрой детально, хотя и несколько поэтично: «…на той книжной полке, где, точно шрам, белеет в правом углу царапина, уже много лет стоят несколько томов сказов «Тысяча и одной ночи.»
За гостиничным окном дробилась облаками на пазлы желтая Луна.
Торопливо вскрыв голубой бумажный пакетик, я обнаружила еще одно письмо, но уже не от сестры, а, как стало ясно из его содержания, — письмо неизвестного мужчины. Мое предположение о чужом романе оказалось верным!
Почему-то мужчина тоже писал без обращения и подписи.
«Когда мне открылось, что то чувство, которое я с первой встречи, с первого взгляда на нее, ощутил в себе, не есть интерес или симпатия, обычная влюбленность или страсть, но именно тот с м ы с л всей моей жизни, ради которого я, видимо, и появился на свет, мне захотелось обнять сразу весь мир. Склонный к рефлексии, к почти болезненному самокопанию, я некоторое время назад вдруг явственно понял, что совершенно, тотально пуст — и не оставит мое существование на Земле никакого следа. И забудется имя мое. И сотрется всякая память о моей жизни, о моем разуме, жаждавшем бессмертия, не останется ничего, ничего, ничего от меня. Но с детских лет жило во мне и другое убеждение — вера в то, что есть высшее предназначение, ради которого я и рожден, только нужно найти его, нащупать нить Ариадны, которая смогла бы вывести меня из моей собственной мрачной тьмы, из темницы моей души (о которой никто не догадывается, считая меня вполне милым человеком.). И вдруг, именно теперь, при встрече с ней я — с ужасом! — понял — вот оно, мое предназначение, вот высший и единственный смысл моей жизни: о н а.
