Люблю, когда всего много и можно выбрать.
Понятно, что взгляд сразу ухватывает что-то родное и близкое, с чем верней всего сольешься впоследствии в гастрономическом, эстетическом, сексуальном и какой он там еще есть экстазе.
Но все равно здорово, когда есть много разных возможностей и ты наслаждаешься выбором. Взять эту книжку или ту, послушать те или эти записи, надеть вот эти штаны или те, купить той колбаски или этой или вовсе, может, сырку?
Женщин тоже хорошо, когда много. Скорей всего не хватит пороху и целеустремленности ни на одну, ну, может, на одну-то и хватит, но дело не в этом. Важно поводить глазами и ушами, раздувать ноздри и расширять поры на коже, чувствуя со всех сторон много привлекающих видов, запахов и прикосновений.
Хорошо, когда много есть куда пойти и везде разные возможности для времяпровождения. От тихого чае-пиво-водкопития со взрослыми приятелями до ненормально-чокнутого отрыва со вчерашними тинейджерами.
Возможность выбора — это одно из лиц свободы. Раз ты можешь так много всего в каждый момент, ты свободен, молод, красив и умен.
Ибо безграничные возможности бывают только у молодых, свободных, умных и красивых.
А удел некрасивых, старых, бестолковых быть спеленутыми наглухо в паутине одного возможного решения для всего. И, с отвращением надев единственные целые штаны под надоевшую еще в детстве пластинку, тупо сидеть на заднице при отсутствии мест, где их были б рады видеть. И беспрерывно думать, думать, думать, думать одну, ясную как божий день, мысль, что все эти мучения были в сущности ни к чему.
Танцы на втором этаже
Дым, ды-дым, дым-дым. По башке долбят ихние музыки. Что такое? А твои-то музыки чем лучше? Да ничем, просто они как бы породнее будут, попривычнее. А значит, помягче, понежнее, не такие злые.
Во как, не злые, значит. Ну ты, однако, оптимист. До сих пор оптимист, да? Реальность ужасна, но с ней-то ни пса не поделаешь, так чего с ней долбаться. Надо радоваться, что хоть такая-то есть.
Мог бы вообще не родиться.
Эту дурацкую фразу я столько раз повторял, что уже начал в ней видеть смысл и находить не лишенной прелести.
Да и чем она плоха? Не хуже любой другой по тому же поводу. А повод-то один и тот же у всего сказанного, спетого и написанного. Непроходящее удивление перед фактом собственного рождения и нарастающее удивление тем, что кино все еще продолжается. Вот, правильное слово: удивление.
Брови изогнуты в удивлении, застыл в удивлении, в удивлении замешкался. Граф застыл, на лице его отразилось удивление, и, падая в истоптанный лошадьми снег, он, казалось, не понимал, что с ним случилось и почему воздух не проникает в гортань и мир заваливается и тускнеет. Кр-расиво? А то! Сам готов прослезиться и растрепанной графиней сорваться из душной кареты. Куда сорваться? На помощь? Принять последний вздох? Услышать последнее прости? Ну, так положено, она должна срываться. Так всегда бывает. А если это кино, то и с черных деревьев в отдалении должны сорваться в сине-белое небо птицы, с гаем, с граем, с криком.
Звуки: птичий крик, графинин крик, крик скрипки на высокой ноте. И дальше, чтоб ей не захлебнуться, вступают резко виолончели, духовые, и завершают поток ударные. Дым, ды-дым, дым-дым.
Да, та еще картинка, надо заметить. И все же свои музыки роднее. Не так бьют, не так рвут на куски.
Не знаю, почему. Может, свои — они милосерднее.
Оптимизм, бля. Верить в милосердие.
Да деваться-то все равно некуда.
Ближе к небу — ближе к Богу
Вы не замечали, что в американских фильмах, если за героиней (а иногда и за героем) кто гонится, он всегда ломится вверх по лестнице? Тоись просто какой-то навязчивый стереотип поведения киногероев — спасаться от напасти, несясь по лестницам вверх. Неважно, на какой высоте застала опасность, хоть бы и на первом, главное дело — побыстрей найти лестницу на крышу или лифт, лучше лестницу, с лифтом не так сильно задолбаешься бежамши. Прямо вот заиграла тревожная музыка, героиня (или герой) нервничает и озирается с дрожью в членах, уже слышен топот злодея в отдалении… все, побежали искать лестницу. С обреченностью на лицах. А уж когда она нашлась, тогда с облегчением по ней несемся ни в коем случае не на улицу к сплетению путей и к людям, а непременно наверх, отрезая себе последнюю надежду на спасение.
Дальше бывает по-разному. Иногда на лестнице разворачивается решающая битва, во время которой герой (он же героиня) упорно продолжает свое восхождение, иногда забираясь на какие-то балки с непременными забытыми на них ведрами и подмостями (в Америке строителей и ремонтников что, никто не контролирует, чтоб они прибирали за собой свое барахло?), и там они бьются, отчаянно балансируя и периодически застревая то одной ногой, то другой в сочленениях конструктивных элементов, размахивают перед лицами друг друга страшенными ржавыми цепями (откуда вечно там эти цепи? Богу ведомо). А потом, уже на крыше, плохие и хорошие начинают друг за другом гоняться, палить из всего что под рукой, кидаться предметами обихода, притискивать друг друга по очереди к низенькому заграждению над бездной, все в пыли и голубином помете бесстрашно перескакивают с крыши на крышу, но в конце наши побеждают. Редко все ж злодею удается нашего столкнуть с крыши, а то б было совсем обидно. Столько бегали, а все зря.
Вон вчера «Идальго» в телевизоре показывали. Кони, скачки, пыльные бури, виды красивые, битва на мечах, если кто любит, Омар Шариф крут, как двадцать лет назад, все есть для счастья зрителя, а все ж чего-то не то. И что ж вы думаете? Поехал Вигго Мортенсен спасать Шарифа дочь, так эта Джазира (так ее звать, не путайте с катарской радиокомпанией) в плоском как стол арабском городке в пустыне, несясь птицей от преследователей, умудрилась посреди всей неразберихи нарыть какую-то дохлую лестничку, прислоненную к дувалу, и что?.. Прально, моментально на этот дувал по ней вскарабкалась с чудесной ловкостью. А за ней и Мортенсен тоже. И несся потом пару минут экранного времени подобно ветру по тому дувалу, ни разу не глядя под ноги и паля из револьвера. Во какой американские киноактеры тренированный народ, находят путь наверх где угодно.
Да, конечно, так накал и щекотание нервов значительно сильней, зрелищность невероятная, но отчего-то мне не верится, будто прям вот так совсем мозги у людей отказывают в опасной ситуации, причем отказывают в таком однозначном направлении всем поголовно. Мне интересно, неужто впрямь люди в опасной ситуации стремятся еще больше ограничить свои перемещения и лезут в однозначно непреодолимый тупик (ну Бэтмен, допустим, летать умеет, а Спайдермену вообще похрен куда бежать, ему любая поверхность — горизонталь), или когдатошний киноштамп заездился до полной некритичности в восприятии зрителя? Или какая, может, фрейдистская подоплека в этом заключена?
