В своих диатрибах против женщин и филиппиках против любви Хуан-Тигр был неутомим. Колас, как правило, выслушивал его молча, не возражая, но и не соглашаясь: по всему было видно, что слова Хуана-Тигра нисколько не убеждали молодого человека, но из уважения к собеседнику он не решался вступать в спор.
Обычно после ужина Колас читал дяде вслух мадридскую газету. В столице много шуму наделало некое преступление на любовной почве, и Хуан-Тигр велел племяннику прочесть сообщение об этом от начала до конца, не пропустив ни одного слова. Чем дальше Колас читал, тем больше ими обоими – и дядей, и племянником – овладевало (хотя и по совершенно разным причинам) заметное беспокойство. Время от времени Хуан-Тигр выражал свое одобрение краткими комментариями; Колас, сглатывая комок в горле и помолчав, продолжал читать.
Впервые в жизни между дядей и племянником разгорелся жаркий спор. Оба участника, разительно отличаясь друг от друга по характеру и душевному складу, облекали свои мысли в слова, отражавшие их души с той же точностью, с какой тени воспроизводят очертания предметов. Казалось, что борются две непримиримые, две враждебные тени, полные нерастраченных и невостребованных сил, которые вот-вот прорвутся наружу. И хотя внешне этот разговор казался безмятежно-спокойным и безукоризненно вежливым, в глубине души каждый из собеседников был настроен решительно, воинственно; чувствовалось, что обоюдное раздражение, подобное вихрю взбудораженных чувств, утихнет еще не скоро.
В статье шла речь о молодом человеке из хорошей семьи, который среди бела дня и при всем честном народе выстрелом в спину убил свою подругу накануне ее свадьбы с другим. Убийцу сразу же задержали и обезоружили, а толпа, налетев на него с криками и проклятьями, чуть было не растерзала его на месте преступления. Защищаясь, юноша кричал отчаянно и убежденно: «Не трогайте меня, безоружного! Это нечестно! Я исполнил свой долг: она меня обманула! Я без нее жить не мог!»
Стукнув кулаком по столу, Хуан-Тигр воскликнул:
– «Исполнил свой долг!»
Он собирался было сказать что-то еще, но в это время Колас, скомкав газету, отшвырнул ее подальше, вскочил со стула и, словно его прорвало, заговорил, задыхаясь от негодования:
– «Меня, безоружного!» А она? Можно подумать, что она была увешана кинжалами или держала под мышкой крупнокалиберную винтовку! «Это нечестно!» А стрелять женщине в спину честно? Он, видите ли, «без нее жить не мог»! Так именно поэтому ты ее и убил? Отлично придумано! А теперь, когда ее уже нет в живых, ты-то, конечно же, больше никогда с ней не расстанешься! Ах, так ты без нее жить не мог? Ну так и застрелился бы сам или завербовался бы на Кубу, на Филиппины и погиб бы там смертью храбрых… Трус, трус и еще раз трус! Тех, кто убивает женщин, я бы расстреливал прямо на месте. Бьюсь об заклад: если б размозжили черепа хотя бы полудюжине таких молодчиков, то у нас навсегда было бы покончено с этой породой задиристых испанцев, помешанных на своей сомнительной чести.
– Колас, замолчи немедленно, кому говорю! Умоляю тебя, замолчи сию же секунду! Это ты, ты меня убиваешь! – рыдал Хуан-Тигр, задыхаясь от волнения. Его лицо стало пепельно-серым.
Колас, перепугавшись, кинулся к дяде:
– Что с вами? Вам плохо?
– Ничего, сынок, ничего, – бормотал, приходя в себя, Хуан-Тигр. – Давай садись. Поговорим-ка лучше спокойно. Ты не прав.
– Ошибаюсь? Так, значит, вы оправдываете этого негодяя?
– Да, оправдываю. И общество, я уверен, тоже его оправдает. Общество подчиняется законам куда более основательным, чем законы слабого и слепого рассудка отдельного человека – такого, например, как ты. Общество состоит из мужчин. Слышишь, только из мужчин! Ведь если бы на земле жили одни женщины, у нас не было бы ни общества, ни цивилизации, ни прогресса. Женщины только мешают обществу, мало того – они его губят. Губят одним тем, что губят мужчин. Да и как еще общество смогло бы уберечь себя от этой постоянной опасности, если б время от времени оно для острастки, чтоб другим было неповадно, не наказывало преступниц? Ты только представь себе, что стало бы с обществом, если бы оно хоть иногда не приносило в жертву одну из этих мерзких тварей, которых уже ничем больше не укротить? Я говорю «тварей» и имею в виду, конечно, женщин. Ох, сынок, сынок! Так вот, если бы их не отстреливали, то они все без исключения вышли бы на панель, и ни один мужчина не мог бы ходить с гордо поднятой головой. Говорят, есть такие страны, где нравы испорчены уже настолько, что там такое давно в порядке вещей. Уж я-то знаю, что говорю! Вот увидишь, общество оправдает этого молодого человека, и это будет справедливо.
– Значит, это общество подлых, плохо воспитанных мужчин.
– Так что ж, я, по-твоему, тоже трус или невежда? Университетов я, конечно, не кончал, но зато до всего дошел своим умом. И какое бы ни было у меня образование, я им горжусь, потому что оно хорошее, разумное, полезное – и для меня самого, и для ближних.
– Честное слово, и я так думаю. Вы, дядюшка, исключение, вы безупречны.
– Ну, сынок, это уж ты хватил лишку. Какой же я безупречный, у меня так много недостатков… Да и кому, как не мне, знать собственные грехи и прегрешения, они у меня там – глубоко-глубоко в сердце… Даже сама донья Илюминада, эта мудрая сова, которая видит все насквозь, – даже и она не в силах разглядеть, каков я на самом деле. Люди называют меня Тигром. Ну что ж, они правы, я и есть тигр. Хоть в клетке и уже почти ручной, а все-таки тигр – тигром и умру. Так что ты уж не очень меня расхваливай – я того не заслуживаю.
Дядюшкино хвастовство вызвало у Коласа добродушно-снисходительную улыбку. Молодой человек никогда и не воспринимал этого бахвальства всерьез, несмотря на грозную молву, преследовавшую Хуана-Тигра, и на приступы его страшного гнева, свидетелем которых юноша бывал неоднократно. Свидетелем, но все еще не жертвой. И Колас возразил:
– Я имел в виду не вас, а других мужчин – тех, кого встречаю на каждом шагу. По-моему, они дурно воспитаны – и не столько в смысле манер, сколько в смысле их представлений о том, каким должен быть настоящий мужчина: для них Дон-Жуан – мужчина что надо, образец для подражания.
– Ну конечно, а то как же?
– Значит, тогда я не мужчина. И – только не сердитесь – вы тоже: ведь вы, насколько я знаю, за юбками не бегаете и женщин, похоже, не обижаете.
– На этот раз, к несчастью, ты прав, хоть мне и жаль, что так оно вышло.
– Если вам и в самом деле было бы жаль, то все было бы иначе.
– Я ненавижу их сильнее, чем хочу их проучить, выставить на посмешище, расквитавшись с ними за все то зло, которое они нам причинили. Мы, мужчины, всегда будем оставаться в дураках. И, зная об этом, именно потому-то мы так робеем и трепещем в присутствии женщин. Один только Дон-Жуан по-настоящему смел – вот он их всех и атакует. По-настоящему неотразим – вот они все в него и влюбляются. По-настоящему хитер и умен – вот он их всех и обманывает.
– А той, которая не желает сдаваться, – пиф-паф! – выстрел в спину. Справедливое наказание за такое жуткое преступление! Ну еще бы: существует ли более мерзкое преступление, чем то, которое совершает женщина, не отвечающая мужчине взаимностью или не желающая исполнять его прихоти? Нет, это не он преступник, это она сама во всем виновата! А он – лишь смиренный исполнитель приговора Высшего Судьи!
