Между тем судьба словно испытывала русского государя. В июне за несколько дней до назначенного бала произошло непредвиденное и ужасное событие. Во дворец явился красивый — высокий и плечистый — еврей, бритый и в шляпе с перышком, одетый в черный шелковый шляхетский кафтан, белые рубчатые чулки и туфли с серебряными пряжками. Дежурный офицер даже не признал в нем еврея. Без тени смущения и страха он передал капитану Благинину записку в самодельном осургученном конверте. Свежие печати хранили глубокий оттиск странной для капитана конфигурации — от кинжала с волнистыми лезвиями разбегались лучи. На грубо оборванном клочке бумаги государь прочел по-французски зловещее предупреждение. Деревянная галерея в парке Закрета, возведенная местным архитектором Шульцем, должна обрушиться в начале бала, когда гости Беннигсена соберутся приветствовать государя. Под обломками суждено погибнуть не только придворным, но и командирам крупных соединений русской армии, которая дислоцирована в окрестностях Вильны. Войско будет обезглавлено.
Государь сказал Балашову:
— Не считаешь ли ты, друг мой Александр Дмитриевич, что нас задумали испугать? Трактирщика задержали?
— Да, ваше величество. Но он и не пытался скрыться. Послание, по словам его, оставил человек в русском мундире. Он незаметно подложил конверт, а под него подсунул золотой луидор, чего трактирщик не утаил от де Санглена, который уже снял с него первый допрос. Польские и виленские жиды, ваше величество, возненавидели Наполеона. Сегодня им еще можно верить. Я послал людей собрать более подробные сведения.
— Но послал ли ты кого-нибудь в Закрет, Александр Дмитриевич? Назначенный для бала срок приближается.
— Это нужно сделать, ваше величество, без промедления, но так, чтобы не вызвать кривотолков.
— Употреби для секретной инспекции де Санглена и его помощников. Пригласи Якова Ивановича сей же час сюда. Я сам дам ему инструкцию. Не отпускай одного — только с конвоем. Отбери десяток лейб-казаков под началом флигель-адъютанта полковника фон Бенкендорфа. Добавь несколько драгун.
Балашов поморщился. Отличная полицейская добыча уплывала из рук. Ему бы поехать в Закрет! Но государь лучше разбирался в тонкостях управления. Исчезновение Балашова не останется незамеченным. А у Балашова имелись основания ревновать государя к своей правой руке де Санглену. Однако государь и раньше игнорировал плохо скрытое неудовольствие министра полиции, когда речь заходила о де Санглене. При аресте Сперанского тоже присутствовал директор канцелярии министерства. Более того, в Вильне он руководил военной полицией, и государь ни капельки не жалел о сделанном выборе. Балашов считал, что с большей пользой для службы стоило взять к Сперанскому другого чиновника, хотя бы Магнуса Готфрида фон Фока. Михаил Михайлович воспринял бы посещение спокойнее. Присутствие де Санглена подпитывало слухи, что государь намеревается казнить Сперанского. Балашов высоко ценил фон Фока. Правда, при докладах он старался не смотреть на него. Большая, налитая темной кровью бородавка, или, скорее, нарост, поросший круто закрученным противным волосом, украшал бровь Магнуса Готфрида, что, однако, не мешало ему успешно продвигаться по должностной лестнице. Государь питал какую-то необъяснимую слабость к де Санглену, призывал его по ночам в Зимний, подолгу секретничая с ним, обходя и обижая тем министра. Назло де Санглену Балашов зачислил в опасную экспедицию к Сперанскому частного пристава Шипулинского, проверенную свою креатуру, которого де Санглен из-за его польского происхождения не переносил. Но всех трех посетителей кабинета Михаила Михайловича объединил страх: вдруг государственный секретарь и любимец царя как-нибудь оправдается и выкрутится — ведь любимец! — да их самих и законопатит! А чего проще! Сегодня ты министр, завтра — ноль. За примером недалеко ходить, пример рядом, перед глазами. Вот чем Россия не устраивала де Санглена. И паспорта на отъезд не выклянчишь, ибо в тайны правительственные по роду занятий проник.
Через час директор военной полиции де Санглен — невзрачного вида человечек в потертом вицмундире — уже со своей правой рукой Максимилианом Яковлевичем фон Фоком катил в дворцовой коляске по непыльной и добросовестно вымощенной дороге из Вильны в Закрет. Конвой с полковником фон Бенкендорфом цокал копытами позади. Де Санглену государь велел ничего не скрывать от Беннигсена. Детальнейшим образом вместе с полковником фон Бенкендорфом осмотреть деревянную галерею, ощупать каждую половицу, деликатно расспросить Шульца, не вызывая ни у кого каких-либо сомнений в том, что бал состоится, и не унижая подозрениями архитектора. Государь еще надеялся, что кто-то просто попытался сыграть с ним дурную шутку. Однако легкомыслие проявлять опасно. Здесь не Царское Село. Вильна и Ковно, как доносили Балашов и де Санглен, кишмя кишат польскими и французскими шпионами. Наполеон — «дорогой брат», или как его упорно называл едкий Поццо: Наполеоне ди Буонапарте, подчеркивая с бессильной злостью итальянский привкус в корсиканце — императоре французов, недавно покинул Париж и мчался по направлению к Дрездену. Движение Бонапарта тотчас приводило в движение тысячи колесиков хитроумно устроенного аппарата высшей полиции — la haute police[3], которой руководил хорошо известный русским и особенно Бенкендорфу генерал Анн Жан Мари Рене Савари, герцог Ровиго, сын какого-то торговца мелочью, беспредельно преданный корсиканцу, настолько преданный и настолько ловкий, что именно ему было поручено создать орган, надзирающий за самим Фуше, герцогом Отрантским — свежеиспеченным аристократом, нуворишем и богачом того же революционного помета. Нет нужды вспоминать здесь заслуги Фуше. Тысяча шестьсот казней в течение нескольких недель, проведенных им в Лионе! Человек, раньше других выкрикнувший «La mort! Смерть королю!» в Конвенте. Экспроприатор церковных имуществ, коммюнист и миллионер, полусвященник и гонитель христианства, этот выкормыш якобинских гнездилищ стал лучшим сыскарем наполеоновской эпохи, хотя и был заменен Савари, уступая ему в решительности и готовности идти до конца. Великая армия, которая намного опережала Бонапарта, гнала перед собой гнусную, пахучую волну разного рода шпионов и наемных убийц. Беспечность государя способна обернуться несчастьем для России, страшным потрясением основ.
— Пусть Бенкендорф сразу возвращается, — приказал государь, — но не раньше, чем де Санглен вызнает необходимое у Шульца.
Он вспомнил суховатую физиономию архитектора, но она не показалась сейчас неприятной и сомнительной. Долгая служба в Закрете у Беннигсена будто бы достаточная гарантия. Но какие гарантии сам Беннигсен способен предоставить в свою пользу? Чего на свете не случается! Он допустил немало ошибок за десять лет правления, и судьба не раз наказывала легкомысленную доверчивость. Имея дело с коварным и мстительным корсиканцем, стоит готовиться к худшему. Он не забыл, как Савари обманул русские аванпосты в Ольмюце, как затуманил головы его офицерам: ах, посланец великого Наполеона! Ах, парижский bonhomme[4]!
Балашов и Аракчеев
Бенкендорф возвратился к утру. На нем не было лица. Обычно сдержанный и осмотрительный в выражениях, он при докладе не мог справиться с волнением.
