Книга Грозные царицы - Анри Труайя

Эти мудрые решения прекрасно уживались в буйной головушке царицы со страстью к алкоголю и неутолимой жаждой любовных утех. Она бывала то алчной, ненасытной разрушительницей, то прозорливой и дальновидной государыней, она проявляла в равной степени и самую что ни на есть низкую похоть, и холодный разум. Едва вкусив взаимодополняющих радостей власти и сладострастия, она вернулась к самой первой и главной своей заботе: о семье. Царица или нет, но прежде всего она оставалась матерью, и ей необходимо было подумать о том, как пристроить дочерей получше, раз уж они вышли из подросткового возраста.

Дочерей – миловидных и живых умом, так что они могли понравиться как внешне, так и умением вести беседу, – у Екатерины было двое. Старшую, Анну Петровну, недавно просватали за герцога Голштин-Готторпского Карла-Фридриха. Герцог был тщедушный, хилый, нервный и вообще обиженный природой, так что соблазнить молодую девушку мог разве что только титулом. Но разуму следовало возобладать над чувствами, потому как в те времена единению душ придавалось куда меньшее значение, чем политическим союзам и присвоению территорий.

Бракосочетание было отсрочено в связи с кончиной Петра Великого, но теперь Екатерина вернулась к прежним планам и наметила свадьбу на 21 мая 1725 года. Анна, как ни печально ей было подчиняться чужой воле, в угоду матери смирилась с тем, что ее использовали в политических целях. Ей минуло семнадцать лет, Карлу-Фридриху двадцать пять. Архиепископ Феофан Прокопович, который несколько недель назад отслужил панихиду по Петру Великому, теперь благословил союз между дочерью усопшего Российского императора и сыном герцога Фридриха Голштинского и Гедвиги-Софии Шведской, которая сама была дочерью короля Карла XI и сестрой Карла XII. Поскольку жених не знал ни русского, ни – тем более – церковнославянского, толмач переводил ему самое главное в церковной службе на латынь. На пиру, устроенном по случаю венчания, гостей развлекала гримасами и всяческим кривляньем пара карликов, выскочивших ближе к десерту из огромного запеченного паштета. Присутствовавшие покатывались со смеху и аплодировали «артистам», даже новобрачной они показались забавными. Но тогда она еще не подозревала, каковы размеры бедствия, какое горькое разочарование ожидает ее совсем скоро. Пройдет всего три дня после свадебной церемонии, и саксонский дипломатический представитель доложит своему королю, что Карл-Фридрих уже три раза не ночевал дома, оставляя Анну одну томиться в супружеской постели. «Мать в отчаянии от самопожертвования дочери», – напишет он в этом докладе, а чуть позже добавит, что супруга, которой так гнусно пренебрегли, утешается тем, что «проводит ночи то с одними, то с другими…»[16]

Страшно сожалея о том, что старшей ее дочери настолько не повезло, Екатерина тем не менее отказалась признать себя побежденной и попробовала заинтересовать своего зятя государственными делами, раз уж он совсем не пригоден для дел любовных. Угадала она верно: Карл-Фридрих оказался помешанным на политике. Приглашенный участвовать в заседаниях Верховного тайного совета, он с таким жаром вступал в споры, что императрица даже беспокоилась иногда: не влезет ли он туда, куда ему соваться совсем не пристало.

Недовольная первым своим зятем, она мечтала исправить ошибку – тут уже ничем не поможешь, что сделано, то сделано, – и искала возможности выбрать для второй дочери, любимицы Петра Елизаветы, жениха, какому позавидовала бы вся Европа. Впрочем, о желаниях «всей Европы» она знала только со слов мужа, а с недавних пор – из донесений своих дипломатов. И если Петра Великого привлекали германские пунктуальность, дисциплина и действенность, то она, со своей стороны, становилась все более чувствительна к очарованию и остроумию французов, потому что те из ее соотечественников, что успели побывать во Франции, все уши ей прожужжали, рассказывая о достоинствах этой страны. Вокруг нее только и говорили о том, какой несравненной утонченностью отличаются пиры и развлечения Версальского двора. Некоторые даже до того доходили в восторгах, что утверждали: ум и элегантность, которыми справедливо гордится французская нация, всячески помогают просвещенной власти управлять, а могущественной армии побеждать, мало того – способствуют прославлению этой власти и этой армии.

Посол Франции Жак де Кампредон часто говорил Екатерине о том, насколько выгодно было бы сближение между двумя государствами, у которых есть все для того, чтобы заключить соглашение. По его мнению, подобное соглашение избавило бы императрицу от тайного посягновения на российские дела англичан, которые не упускают случая вмешаться в распри России с Турцией, Данией, Швецией или Польшей. Все четыре года, в течение которых этот тонкий дипломат исполнял свои обязанности в Санкт-Петербурге, он не переставал втихую проповедовать необходимость франко-российского союза. И одним из первых его шагов при русском дворе было сообщение министру, кардиналу Дюбуа, о том, что младшая дочь царя, юная Елизавета Петровна, которая «весьма любезна и чрезвычайно хорошо сложена», была бы превосходной супругой для одного из принцев французского королевского дома. Правда, в те времена у Регента были отличные отношения с англичанами, и он опасался их разозлить, проявив интерес к русской великой княгине, но теперь упорный Жак де Кампредон смог вернуться к своим первоначальным намерениям. Разве нельзя возобновить начатые с царем переговоры после смерти последнего и вести их теперь с царицей? Кампредону очень хотелось убедить правительство Франции в своей правоте, и, чтобы подготовить почву, он удвоил любезность по адресу Екатерины.

Императрица была польщена, ее материнское тщеславие удовлетворено восхищением, которое иностранный дипломат демонстрировал по отношению к Елизавете. Может быть, думала она, нужно видеть в этом знак, говорящий о будущей привязанности всех французов к России? Она с волнением вспоминала о том, какую нежность когда-то испытывал Петр к маленькой Елизавете – такой тогда беленькой, веселой, грациозной. Девчушке было всего семь лет, когда отец заказал французскому художнику Караваку, своему человеку в санкт-петербургском дворце, портрет голенькой дочери, чтобы любоваться ею в любой момент, как только захочется. Петр Великий, конечно, очень гордился бы тем, что его дитя, эта девушка – столь же прекрасная, сколь и добродетельная – избрана французским принцем в супруги. И спустя несколько месяцев после похорон мужа Екатерина начинает снова проявлять внимание к предложениям Кампредона. Матримониальные переговоры между ними возобновляются ровно с того места, на котором они были прерваны кончиной царя.

Апрель 1725 года был ознаменован распространением слухов о том, что семилетнюю инфанту Марию-Анну, дочь короля Филиппа V Испанского, считавшуюся невестой пятнадцатилетнего Людовика XV, вот-вот отправят обратно на родину, так как герцог Бурбонский[17]находит девочку слишком маленькой для отведенной ей роли. Екатерина сразу же вдохновляется этими слухами и приглашает к себе Кампредона. Тому остается только подтвердить справедливость молвы. Тогда императрица, расчувствовавшись из-за участи бедняжки-инфанты, заявляет, что решение Регента неудивительно, ибо грех – безнаказанно играть со священной наивностью и чистой душой ребенка… Затем, опасаясь ненужного ей вмешательства присутствовавшего при разговоре Нарышкина, продолжила беседу на шведском языке. Воздав должные похвалы физическим и моральным достоинствам Елизаветы, она подчеркнула важность роли, которую могла бы сыграть на международной арене великая княгиня, если бы Россия породнилась семьями с Францией. Правда, Екатерина сразу не решилась высказать прямо тайных своих намерений и ограничилась тем, что с пророческим светом в глазах воскликнула: «Дружба и союз с королем Франции предпочтительнее для нас любого – с любым принцем мира!» А мечту – чтобы ее дорогая малютка Елизавета, эта красавица, стала королевой Франции – приберегала в глубине души. Но сколько же проблем во всех концах Европы можно было бы легко решить, согласись Людовик XV стать ее зятем! Если потребуется, пообещала она, невеста перейдет в католическую веру… Услышав это предложение, Кампредон просто-таки рассыпался в благодарностях и попросил отсрочки ответа, чтобы он мог довести сказанное императрицей до сведения высших инстанций. Меншиков, со своей стороны, наседал на посла, заверяя того, что умом и грацией Елизавета «достойна французского духа», что она «рождена для Франции» и что она ослепит Версаль с первого же появления при французском дворе. Убежденный, что Регент не осмелится на сопротивление столь веским аргументам, продиктованным искренней дружбой, он решился даже пойти дальше и предложил вдобавок к брачному союзу между Людовиком XV и царевной Елизаветой заключить еще один: между герцогом Бурбоном и Марией Лещинской, дочерью польского короля Станислава, ныне изгнанного в Виссембург. Изгнание его, все знали, временное, и на самом деле этот лишившийся короны монарх со дня на день снова взойдет на трон, если только Россия не найдет тому чересчур уж много препятствий.