Домашние животные словно посходили с ума. Куры несли пустые яйца, а если хозяевам и удавалось отобрать у них хотя бы одно полновесное, то внутри обнаруживали черную зловонную слизь. Собаки перестали стеречь дом и чуть что забивались под кровать, а при попытке вытащить их оттуда делали под себя от страха. Кошки испуганно таращились в пространство перед собой, а затем без всякой видимой причины начинали жалобно мяукать, ероша шерсть и выгибая спины. А коровы давали кислое, никуда не годное молоко.
Родители взывали о помощи, поскольку их дрожащие дети рассказывали, что по ночам, когда они засыпали, ведьмы забирались к ним в окно и уносили на шабаш, где вручали им прутик и заставляли пасти стада жаб, разодетых в праздничные платья. И этим-то жабам ведьмы выказывали такое почтение, словно это были их ангелы-хранители. Перепуганные отцы и матери ночи напролет не отходили от заколдованных детей, мешая им заснуть, однако стоило им притупить бдительность, а детям начать клевать носами, как ведьмы снова их похищали. В результате дети с ревом и плачем начинали признаваться, что успели побывать с ведьмами на шабаше даже в том случае, если засыпали на всего на минуту-другую. Народ требовал от церкви оказания духовной поддержки, однако бедствие приобрело такие размеры, что ее сакрального авторитета и способностей к чудотворению оказалось явно недостаточно, чтобы успокоить население.
Приходской священник Веры отправил в адрес трибунала Логроньо письмо с настоятельной просьбой прислать ему подкрепление, поскольку ему-де уже три раза пришлось сажать под замок разъяренных родителей, чтобы удержать их от побиения подозреваемых камнями или от сожжения их домов вместе с обитателями. Кроме того, он предлагал инквизиторам собственное заклинание против нечестивых похитительниц детей и требовал официального и публичного признания своего сочинения в качестве действенного средства против дьявольских чар. Вот его полный текст:
Иисус Назареянин Царь Иудейский, а также великие слова Иисус, Мария, Иосиф.
Чтобы формула возымела действие, следовало написать ее на листе бумаги и оставить рядом с восковой свечой, травой, хлебом и святой водой в комнате детей, заставив их перекреститься на сон грядущий и после пробуждения, и при этом положить им на сердечко крест, приговаривая с особым чувством:
— Да будет Иисус всемилостив ко мне, грешному.
Поскольку дела шли так плохо, что дальше некуда, главный инквизитор Бернардо Сандоваль-и-Рохас стал подумывать о том, чтобы перевести трибунал на какое-то время в Памплону, где ведьмы бесчинствовали особенно рьяно. Хотя сам он склонялся к мысли, что обвинения в колдовстве часто используются для сведения счетов между соседями, нельзя было допустить широкого распространения слухов о том, что Антихрист и его подручные делают в Наварре все, что хотят, а главный инквизитор, дескать, и пальцем не хочет пошевелить.
Он направил четыре письма людям, которых считал наиболее сведущими в вопросах противодействия козням дьявола, испрашивая совета, как следует поступить в данной ситуации. Одно письмо он адресовал трем инквизиторам Логроньо, и оно содержало просьбу сообщить о положении дел в их регионе. Другое — Педро де Валенисия, выдающемуся гуманисту, здравость суждений которого снискала ему доверие короля Филиппа III. Еще одно послание было отправлено племяннику герцога де Лерма с просьбой высказать свои соображения по поводу того, в какой степени кризис, вызванный деятельностью еретической секты, угрожает королевской власти. И наконец, адресатом последнего письма стал епископ Памплоны Антонио Венегас-де-Фигероа, которого с некоторых пор многие соотечественники начали обвинять в неверии, так как он открыто заявил с амвона своей церкви, что собственное здравомыслие велит ему воспринимать колдовство не иначе как суеверие и обман.
Главный инквизитор проявил необычайное терпение, дождавшись ответов на все свои письма, и только после этого принял решение. Он издал эдикт о помиловании, согласно которому в течение следующих шести месяцев все колдуны, которые раскаются и клятвенно отрекутся от своих заблуждений, могут рассчитывать на церковное прощение без всякого наказания. Эта амнистия распространялась и на тех, кто томился в секретных тюрьмах инквизиции. Кроме того, запрещалось оказывать давление на подозреваемых для получения признаний, а также не допускалось никаких угроз в адрес раскаявшихся. Оставалось только найти надежного человека, который взял бы на себя задачу по осуществлению эдикта в охваченных бедствием провинциях. И никто не подходил для столь важной миссии лучше, чем ученик главного инквизитора Алонсо де Саласар-и-Фриас.
Появление тела утопленницы Хуаны не стало неожиданностью для Франсиско Боррего Солано, приходского священника Сантэстебана. С момента прибытия инквизитора Саласара, которое состоялось почти две недели назад, весть об амнистии распространилась по окрестным деревням. И в течение всех последующих дней город Сантэстебан наводнили толпы колдунов, искавших прощения. Они скопились перед резиденцией Саласара, ведя себя при этом так буйно и шумно, что это окончательно вывело из себя и без того раздраженных жителей. Инквизитору, которого осаждали толпы народа, пришлось направить в окрестные селенья своих помощников, чтобы они могли принять исповедание от тех, кто не был в состоянии приехать сам.
Поэтому свита Саласара, включавшая в себя двух секретарей инквизиции и двух переводчиков с баскского, которые, помимо перевода допросов, должны были обращаться к пастве с проповедью во время оглашения эдикта и присутствовать на церемонии примирения, была увеличена и в конечном счете разделена на четыре подразделения.
Король своим указом обязал жителей Сантэстебана позаботиться о наводнивших город раскаявшихся грешниках. Вскоре здесь не осталось ни одного дома, в котором не нашел приюта хотя бы один из бывших колдунов. Все это чрезвычайно не нравилось священнику Боррего Солано, который видел, что навязанный сверху прием на постой вызывает недовольство у многих уважаемых горожан. Пошли разговоры о том, что кающиеся колдуны делают это неискренне и только ради формального получения прощения. Таким образом, они могут снова стать разносчиками колдовской ереси, передавая ее от селения к селению.
Боррего Солано, скрывая тревогу, в течение нескольких дней старался поддержать словом и делом своих павших духом прихожан. Однако несчастье имело настолько всеобщий характер, что это сводило на нет любую попытку его замять. Когда священнику сообщили о том, что обнаружено тело утонувшей Хуаны, он сразу воспринял это как дурной знак и начало еще больших бед. К тому же его петух, отличавшийся крайней пунктуальностью, с некоторых пор начал кукарекать невпопад и настолько фальшиво, что Солано окончательно перестал сомневаться в близком присутствии нечистой силы. Стало ясно, что инквизиции, несмотря на все аресты, пытки, аутодафе, обещание вечных мук и прощение в обмен на раскаяние в установленные эдиктом сроки, не удалось покончить со всеми слугами дьявола. Последователи его секты вернулись, чтобы отомстить за гонения истинным христианам и служителям церкви, это было ясно как божий день.
Боррего Солано, крестясь и непрерывно бормоча молитвы, спешно оделся. Прежде чем переступить порог, бросил щепотку соли в огонь в надежде, что это хотя бы отчасти ослабит воздействие колдовства. Из камина с яростным треском посыпались искры: священника пробрал озноб. Это показалось ему предвестием несчастья. Не теряя больше ни минуты, он направился к реке. Когда он пришел туда, запыхавшись скорее от беспокойства, чем от ходьбы, бледное, бездыханное тело утопленницы уже лежало на траве. Он узнал в ней свою прихожанку Хуану де Саури, и у него мурашки по спине побежали, когда он увидел ее искаженное гримасой страха лицо.
