I
Сначала никто и не предполагал, что мистер Карпентер серьезно болен. В последние годы он пережил немало приступов ревматизма, укладывавших его в постель на несколько дней. После окончания каждого из таких приступов он снова был в состоянии дохромать до класса, все такой же мрачный, и саркастичный, и еще более острый на язык. По мнению мистера Карпентера, школа в Блэр-Уотер была уже не та, что прежде. В ней, утверждал он, остались лишь одни бесшабашные, бездушные юные ничтожества. Ни один из учеников даже не мог правильно произнести половину самых простых слов.
— Я устал от бесплодных попыток наносить воды решетом, — угрюмо говорил учитель.
Тедди, Илзи, Перри и Эмили покинули школу — те четверо, что прежде вдохновляли остальных учеников своим примером. И возможно, мистер Карпентер немного устал от… всего вместе. Он был не так уж стар, но его здоровье оказалось сильно подорвано в годы буйной юности. Маленькая, робкая, увядшая женщина, которая была его женой, незаметно умерла предыдущей осенью. Мистер Карпентер, казалось, никогда не обращал на нее особого внимания, однако после ее похорон стал быстро «сдавать». Ученики трепетали, страдая от его язвительных речей и участившихся вспышек гнева. Школьные попечители начали огорченно качать головами и поговаривать о необходимости найти нового учителя к следующему учебному году.
Болезнь мистера Карпентера началась с обычного приступа ревматизма. Затем появились признаки сердечной недостаточности. Он упрямо отказывался иметь дело с врачами, но доктор Бернли все же посетил его и после этого визита с мрачным видом загадочно говорил что-то о недостатке «воли к жизни». Тетушка Луиза Драммонд из Дерри-Понд пришла ухаживать за больным. Мистер Карпентер принял ее с покорностью, которая была дурным знаком, словно для него ничто уже не имело значения.
— Делайте, что хотите. Я не против, чтобы она крутилась в доме, если у вас от этого легче на душе. Пусть только ко мне не пристает, а так меня не волнует, чем она занимается. Но я не позволю меня кормить, и не позволю со мной нянчиться, и не позволю менять простыни. Да и волосы у нее отвратительные. Слишком прямые и блестящие. Скажите ей, пусть что-нибудь с ними сделает. И почему ее нос вечно выглядит так, будто у нее насморк?
Эмили забегала каждый вечер, чтобы немного посидеть с ним. Она была единственной, кого старику было приятно видеть. Говорил он мало, но открывал глаза каждые несколько минут, чтобы обменяться с Эмили озорной понимающей улыбкой, словно у обоих вызывала смех какая-то замечательная шутка, прелесть которой могли оценить только они. Тетушка Луиза не знала, как отнестись к этому обмену улыбками, а потому его не одобряла. Она была добросердечной старой девой, с нерастраченным запасом материнских чувств в груди, но никак не могла понять этих веселых, озорных улыбок больного на смертном одре. На ее взгляд, гораздо полезнее для него было бы подумать о своей бессмертной душе. Он ведь принадлежит к церкви, разве не так? А он даже не захотел видеть священника у своей постели! Но Эмили Старр он всегда принимал радушно, когда бы та ни пришла… У тетушки Луизы были кое-какие тайные подозрения насчет упомянутой Эмили Старр. Ведь эта девушка пишет! Да еще изобразила в одном из своих рассказов — точь-в-точь, как живую — одну из двоюродных сестер своей собственной матери! Возможно, и у смертного одра этого старого язычника она всего лишь ищет «материал» для своих новых произведений. Этим, вне всякого сомнения, легко было объяснить ее интерес к учителю. Тетушка Луиза с отвращением и любопытством смотрела на это ужасное юное существо. Ей оставалось лишь надеяться, что сама она не попадет в качестве персонажа ни в один из рассказов Эмили.
Эмили долгое время отказывалась верить, что мистер Карпентер действительно на смертном одре. Он не мог быть так уж тяжело болен. Ведь он не страдал, не жаловался. Конечно же, он поправится, как только придет теплая погода. Она постоянно твердила это, так что в конце концов поверила сама себе. Эмили просто не могла представить жизнь в Блэр-Уотер без мистера Карпентера.
В один из майских вечеров мистеру Карпентеру, казалось, стало гораздо лучше. В его глазах засверкал прежний насмешливый огонек, его голос снова стал звучным, он подшучивал над бедной тетушкой Луизой, которая никогда не понимала его шуток, но выносила их с христианским терпением — ведь больным людям следует потакать. Он рассказал Эмили забавную историю и смеялся вместе с ней так, что эхо гудело под балками низкого потолка маленькой комнаты. Тетушка Луиза лишь качала головой. Было немало такого, о чем бедняжка не имела понятия, но свое скромное дело непрофессионального ухода за больным она знала твердо и видела в этом неожиданном «приливе сил» отнюдь не добрый знак. Как сказали бы шотландцы, больной был fey[5]. Эмили, не имевшая жизненного опыта, не подозревала об этом. Она шла домой, радуясь, что мистер Карпентер поправляется. Скоро он станет совсем здоров, вернется в школу, снова будет грозой для своих учеников. Она увидит, как он, ничего не замечая вокруг и читая какой-нибудь затрепанный томик одного из классиков, шагает по дороге крупным шагом. Она услышит, как он с давним ядовитым юмором критикует ее рукописи. Эмили сияла от радости. Мистер Карпентер был замечательным другом, и она никак не могла позволить себе его потерять.
II
Тетя Элизабет разбудила ее в два часа ночи. За ней послали: мистер Карпентер просил ее прийти.
— Ему… хуже? — спросила Эмили, соскользнув со своей высокой черной кровати с резными столбиками.
— Он умирает, — сказала тетя Элизабет отрывисто. — Доктор Бернли говорит, что он не доживет до утра.
Выражение лица Эмили тронуло тетю Элизабет.
— Разве так не лучше для него самого, Эмили? — сказала она с необычной мягкостью. — Он стар и устал от жизни. Его жена умерла. Попечители не сохранят за ним должность учителя на следующий год. Его старость была бы очень одинокой. Смерть — его лучший друг.
— Я думаю о себе, — сдавленно ответила Эмили.
В темноте красивой весенней ночи она подошла к дому мистера Карпентера. Тетушка Луиза плакала, но Эмили нет. Мистер Карпентер открыл глаза и улыбнулся ей все той же озорной улыбкой.
— Никаких слез, — пробормотал он. — Я запрещаю плакать у моего смертного ложа. Пусть Луиза Драммонд плачет за дверью, в кухне. Если хочет, может отрабатывать свое жалованье таким способом. Ничего другого для меня она сделать не в состоянии.
— А могу ли я что-нибудь сделать? — спросила Эмили.
— Просто посиди здесь, чтобы я мог тебя видеть, пока не умру, вот и все. Человеку неприятно умирать… одному. Мысль о том, чтобы умереть в одиночестве, никогда не казалась мне привлекательной. Много ли старых куниц там в кухне ждет моей смерти?
— Там только тетушка Луиза и тетя Элизабет, — сказала Эмили, не сумев подавить улыбку.
