Это был одновременно и вопрос, и печальная констатация.
Элла нахмурилась, удивленная этой реакцией.
— Гори всегда был хирургом. Теперь что-то изменилось?
Марши наконец заговорил:
— Да. — Обе женщины обернулись к нему, Чанг — с видимым облегчением, Элла — явно обескураженная возникшим напряжением.
— Теперь мне необходимо видеть ребенка. — Он встретил взгляд Эллы. — Я хочу, чтобы и ты посмотрела. Это то, чего ты не знаешь. То, что я не мог бы тебе объяснить. Единственный способ это понять — увидеть самой.
Он говорил твердо, и лишь рука его случайно дернулась к серебристому значку на сердце, выдавая напряженность ожидания.
Чанг отодвинула чашку и направилась к двери.
— Сюда, прошу вас. — И она зашагала вперед, не оглядываясь.
Они оба пошли за ней, Марши — с деловитой быстротой, Элла — неуверенно замыкая шествие.
Чанг привела их в маленькую объединенную операционную-реанимацию через комнату от ее кабинета.
В ярко освещенной, пахнущей антисептиком комнате Элле стало еще более не по себе. Ей не хотелось думать о том, что делается в таких местах. Вторжение в тело и в достоинство. Напоминание, что плоть подвержена всем видам страшных и унизительных недугов.
Оставшийся без ответа вопрос лежал на ней давящей тяжестью, лишая душевного равновесия. С самого начала она уловила, что Гори зажат, что-то скрывает. Прячет. Кажется, сейчас занавес будет поднят. И было у нее щемящее чувство, будто ей никак не понравится то, что она там увидит.
Когда она заставила себя поглядеть на спеленутую фигурку на затянутом тканью столе в центре комнаты, окруженную трубками, датчиками и прочей медицинской чертовщиной, желание повернуться и бежать охватило ее еще сильнее. Она ничего не хотела обо всем этом знать. Это была та часть жизни Гори, которую она с самого начала не подпускала к себе ближе вытянутой руки.
И все же она осталась, нерешительно топчась около двери. Руки ее беспокойно и нервно теребили друг друга. И оставался тот же вопрос: что такое бергманский хирург?
Марши с собранным лицом подошел прямо к столу и в молчании начал первичный осмотр. Чанг отпустила сестру и направилась к столу. Он остановил ее взмахом руки, даже не обернувшись.
— Вспомогательные справятся, если я ее на секунду отключу? — спросил он через плечо, проверяя зрачковый рефлекс неповрежденного глаза Шей. Второй глаз был закрыт белой стерильной повязкой. Вся левая сторона лица была под слоем бинта — когда игрушечная пушка превратилась в гранату, девочка смотрела чуть в сторону.
То, что Марши увидел, заставило его качнуть головой. Зрачок расширен и едва реагирует.
Держись, кареглазая! Помощь уже здесь.
— Да, стол снаряжен полностью.
Марши с отсутствующим видом кивнул в ответ на слова Чанг. Он вздохнул, расправил плечи и обернулся к Элле.
Выражение его лица заставило ее невольно сделать шаг назад. Это было лицо приговоренного, отчаянное, просящее прощения, лицо человека, говорящего последнее «прости». Ее потянуло утешить его, сказать ему, что не может быть все так плохо. Но она не могла сдвинуться с места, и охвативший ее тревожный страх подавил порыв.
Марши опустил глаза и отвернулся. Первым делом он снял куртку и отложил ее в сторону. Потом закатил красный шелк рукавов рубашки. Его руки до локтей были прикрыты серыми бархатными перчатками.
Он начал снимать правую. Ткань соскользнула с предплечья, обнажив не белую кожу, а полированное серебро. Запястье было серебряным. Кисть, ладонь, пальцы — серебряными. Блестящий металл, в совершенстве повторяющий все закругления и складки, гибкий биометалл, предназначенный для имитации мяса и костей, которые он заменил до кончиков каждой фаланги.
Марши снял другую перчатку, и его уже обнаженная серебряная рука сверкала, двигалась, как живая. Левая рука была такая же — зеркальное отражение правой. С горящим от смущения лицом он отложил перчатки в сторону. Все это время он держал голову опущенной, тщательно избегая ошеломленного, не понимающего взгляда Эллы.
Она шагнула вперед; протест рвался из ее груди почти неудержимо. Доктор Чанг перехватила ее за руку и удержала на месте, говоря спокойно, но твердо:
— Не сейчас, прошу вас. Пожалуйста. Подождите, пока он закончит.
— Н-но руки, что у него с руками? — Элла глотнула пересохшим горлом и замолчала в ответ на поднятие сияющей руки. Из его руки высунулся переходник, как электронный стигмат, подвешенный на плетеном серебристом кабеле.
Марши повернулся к пациентке и осторожно ощупал основание ее черепа. Когда он нашел линию, подключающую девочку к системам жизнеобеспечения и мониторам стола, он вытащил ее конец и заменил его переходником, свисающим с ладони.
Элла передернулась и ссутулила плечи. Зонды — вещь общепринятая, но сама она всегда испытывала отвращение, представляя себе, как квазиживые нанопряди вползают к ней в мозг, подобно червям. От одной такой мысли сводило желудок.
Марши стоял, чуть покачиваясь, и глядя на его отсутствующее лицо, можно было принять его за лунатика.
Доктор Чанг заговорила раньше, чем Элла обрела голос, чтобы задать вопрос.
— Он подключен к зонду Шей и считывает ее состояние. Многие доктора со встроенной аппаратурой это умеют делать, но только с помощью специального интерфейса. У него интерфейс встроен прямо в протез.
Элла повторила одними губами слово «протез». У него был жестяной вкус.
С еле слышным щелчком Марши извлек зонд, снова подключил девочку к столу, осторожно опустив ее голову на обивку.
Потом он поставил руки по бокам головы девочки. Держа руки параллельно, он стал описывать ими медленные широкие круги. Протезы зажужжали — еле слышно на звуковом фоне прочей медицинской аппаратуры.
— Теперь он определяет местоположение осколков. В этом нет необходимости, мы сделали полное сканирование. Он просто осторожен. На самом деле он это может лучше, чем я со всей моей аппаратурой.
Элла напряженно всматривалась, слыша каждое слово, которое произносила Чанг, и некоторые из них даже понимая. Все ее внимание было приковано к чужому серебристому металлу, заменившему теплые руки, которые она помнила. Марши не замечал ничего, кроме того, что делал.
Наконец он выпрямился, что-то про себя бормоча. Серебристая рука нежно погладила забинтованную голову умирающего ребенка.
У Эллы внутри что-то щелкнуло. Ее захлестнуло волной режущее, ослепительно живое воспоминание о том, как касались ее лайковые руки Марши: бархатный палец, целующий ее щеку, будто вытирая слезу, теплая ладонь, принимающая в себя ее грудь, пальцы, сладким огнем скользящие по бокам, раскаляющие нервы до точки воспламенения, те пальцы, которые знали самые тайные уголки ее тела, обладающие собственной мудростью, его теплые руки в ее руках в темноте, утешающие и успокаивающие…
