— Прошу прощения, сударь?
— Я хочу, чтобы ты обрезал мне волосы, Реван. — Кверон перебросил косу через плечо. — Я носил ее очень долго, и мне будет жаль с ней расстаться, но боюсь, теперь это слишком опасно, а преимуществ никаких. Основатели нашего ордена никогда не предполагали, что это украшение может привести когда-нибудь к гибели их последователей.
Реван, с трудом скрывая неловкость, извлек из-за пояса небольшой нож, которым резал хлеб и сыр, и неуверенно потрогал лезвие. Кверон повернулся к нему спиной.
— Ну, давай, — пробормотал Целитель. — Не старайся навести красоту. Просто отрежь, и дело с концом. Не тянуть же с этим до утра!
Он постарался расслабиться, чувствуя, как пальцы Ревана подбираются к основанию косы, ощущая удивление молодого человека, когда тот обнаружил, что коса сплетается из четырех прядей, а не из трех, как обычно; хотя тот и не стал ни о чем спрашивать.
— Такая коса у нас называется г'дула, — негромко пояснил Кверон, натянутый, как катапульта, пока Реван перерезал густую массу волос своим ножом. — Четыре пряди наделены особым значением. Я не вправе объяснить тебе, каким именно, если не считать очевидной связи с четырьмя архангелами и четырьмя Силами Природы, но поскольку ты явно обратил на это внимание, было бы несправедливо не сказать об этом. — Он тяжело вздохнул, пытаясь одолеть охватившую его дрожь. — Никогда сталь не касалась моих волос с того дня, как я принес первые обеты — а это было почти двадцать пять лет назад. Косу полагается сжечь, с особым обрядом, когда позволят место и время.
Процедура эта причинила ему не только физическую, но и душевную боль, и сейчас во сне Кверон вновь переживал утрату. Он принялся ворочаться, застонал и наконец пробудился, машинально потянувшись к кошелю на поясе. Сердце его колотилось в груди, дыхание вырывалось тяжело и со свистом, но коса оказалась на месте, туго свернутая на дне кожаного мешочка.
Слава Богу!
Понемногу, слепая паника улеглась, сердце забилось ровнее, дыхание успокоилось. Немного погодя он принялся осторожно выбираться из стога, щурясь на солнце, отражавшееся в снежных сугробах, ибо «сарай», сберегавший сено, на самом деле являл собой лишь навес на четырех столбах, да и сама крыша не отличалась надежностью. Он знал, что скоро ему придется расстаться с грудой… и, вероятно, тогда кошмары прекратятся… но сейчас следовало прежде всего добраться до аббатства святой Марии. Добрая селянка, что подала ему, как нищему, ломоть хлеба и миску похлебки, сказала, будто где-то среди холмов неподалеку есть небольшой монастырь, но ни названия, ни точного места она не знала. Хоть бы это оказалась та самая обитель!
Если будет на то Божья воля, он все же отыщет аббатство святой Марии, сказал себе Кверон, с трудом выбираясь из горы сена, поплотнее запахиваясь в плащ и отряхивая налипшую шелуху. Однако это название оказалось весьма популярным в округе, даже чересчур, на его вкус, как бы почтительно ни относился к Святой Леве сам Кверон. С него уже хватало ложных надежд, коих было немало, с тех пор, как он отправился бродить по Кулди… и надоело то и дело уворачиваться от конных стражей нового графа Кулдского. За те две недели, что он покинул Долбан, ему слишком часто приходилось покидать надежные убежища, чтобы избежать встречи со слугами регентов.
Он также не решался открыто пользоваться своим даром, чтобы как-то улучшить положение. В нынешние неспокойные времена даже просто быть Дерини казалось слишком опасно. Дерини могли убить, независимо от того, пользовался он магией, или нет.
Но, возможно, сегодня все будет по-другому. По крайней мере, снежная буря как будто выдохлась…
Капюшон соскользнул с головы, пока Кверон бился в тисках кошмарных снов, и теперь он пригладил пальцами промокшие волосы, внимательно озираясь по сторонам. Ничто не нарушало первозданный покой этого утра, выпавший за ночь снег лежал нетронутым.
И вот, на миг пожалев об отсутствии бритвы, Целитель вновь покрыл голову и опустился на колени, дабы вознести благодарственную молитву, как делал это каждое утро. И, как всегда, он помолился также Камберу Кулдскому, прежнему владетелю этих земель, который, для Кверона Киневана, был и останется вовеки истинным Святым.
Глава II Они были убиты нечестивцами, что завидовали им не праведно[3]
После обеда начался снегопад, но небо оставалось светлым. Ближе к воротам крохотного аббатства, Кверон еще глубже натянул капюшон и, заслоняя озябшей рукой в перчатке слезящиеся глаза от слишком яркого света, стал вглядываться в тонкие колечки дыма, поднимавшиеся над печными трубами.
По крайней мере, на насте он не заметил отпечатков лошадиных копыт, а значит, в округе не было солдат. А дымок означал, что, возможно, нынче он отведает горячего и сможет наконец отогреться. Блуждая по сугробам, Кверон едва не отморозил ноги, а на плаще наросла корка льда.
Если повезет, возможно, эта обитель и есть аббатство святой Марии, которое он так искал — но за последние дни он пережил столько разочарований, что уже не очень-то надеялся на это.
Лошадей не оказалось и во дворе аббатства: еще один добрый знак, что здесь он в безопасности. Кверон замер у калитки, мысленно прощупывая окрестности в поисках скрытой угрозы, и тут же к нему с поклоном приблизился пожилой монах в черном одеянии, как и подобает, прятавший руки в рукавах.
— Да благословит тебя Всемогущий Господь, добрый путник, — обратился к нему монах. — Могу ли я предложить тебе воспользоваться гостеприимством обители святой Марии?
Со вздохом облегчения — ибо, по крайней мере, название аббатства оказалось именно то, что ему нужно, — Кверон откинул капюшон на плечи и ответил на поклон, надеясь, что волосы его еще не настолько отросли, чтобы окончательно скрыть тонзуру.
— Благодарю тебя, брат, — вымолвил он. — Тот, кто дает милостыню непрошеным, дает вдвойне. Да пребудет благословение Господне на доме сем. Не скажешь ли мне, как зовут вашего настоятеля?
Делая знак Кверону, чтобы тот следовал за ним, монах двинулся через двор по направлению к часовне.
— Имя нашего аббата — брат Кронин, — отозвался он. — Меня зовут брат Тирнан. А ты…
Кверон, которому прежде называли имена нескольких здешних монахов, незаметно использовал Чары Истины, чтобы убедиться, что ему говорят правду, и лишь тогда окончательно успокоился. У дверей часовни он потоптался на деревянных ступенях, чтобы отряхнуть снег, облепивший сапоги.
— Меня зовут Киневан. Кверон Киневан. Мне кажется, вас должны были предупредить о моем приезде.
Обернувшись, монах встал спиной к дверям и испытующе уставился на Кверона.
— О, да, нам сказали, что должен приехать некий гавриилит, и навали его имя, — произнес он негромко. — Но я не вижу здесь гавриилитов.
— Не столь давно я был аббатом… другого ордена, — прошептал Кверон, не желая поминать святого Камбера, пока окончательно не удостоверится, что это безопасно. — И не ношу гавриилитскую рясу уже многие годы.
