Ирица проводила корову взглядом. Она еще не видела домашней скотины. Теперь лесовице оставалось как можно быстрее, пока хозяйка не вернулась, забежать в человеческий дом и найти нож. Ирице было очень страшно и одновременно любопытно. Больше всего ее пугала мысль, что в доме есть еще кто-нибудь из людей.
С опаской оглянувшись, Ирица взбежала на крыльцо и проскользнула в открытую дверь. В доме не оказалось никого. Только в привешенной к потолку люльке спал ребенок. Ирица с любопытством задержала на нем взгляд: детеныш людей…
Дом был перегорожен большой печью (Берест рассказал, что именно в печах бывают угли, хранящие огонь. «А вы огня-то не боитесь? Лесовицы?» — спросил Берест. А она сказала: «Боимся…»). По углам висели связки лука, сушеных грибов и яблок, пучки трав, на полках по стенам стояли горшки и миски. На большом столе красовался разрезанный напополам каравай хлеба и то, ради чего Ирица пришла: нож.
Его она и схватила первым делом. Затем огляделась: здесь столько всего, может быть, взять что-нибудь еще, кроме ножа?
Перед печью на веревке была развешана постиранная одежда: женский передник, еще какие-то тряпки, несколько цветных лент, как были в волосах у хозяйки. Ирица сняла с веревки одну. Бересту, может быть, понравилось бы, если бы она украсила себя лентой, как женщины у людей.
Потом взгляд Ирицы снова упал на половину каравая… Это еда людей. Берест не может есть только ягоды или жить силой леса, как она, лесовица. Ирица взяла половину каравая, а вторую оставила хозяйке. Спеша, чтобы женщина не застала ее в доме, лесовица выскользнула за дверь.
Ирица спрятала Береста в густых зарослях у ручья. Когда она вернулась, было темно. В темноте мерцал огонек костра. Ирица испугалась. Когда она уходила, у Береста не было огня. Лесовица подкралась ближе.
Берест лежал у костра навзничь. Он не спал, только закрыл глаза и вслушивался в ночь. «Вот попадется Ирица в деревне из-за меня, — думал он. — Зачем только я отпустил ее за ножом?» Но боль в плече и жар, который делался все сильнее, напоминали Бересту, что от этого ножа зависит его жизнь. «Я приворожил ее… — думал Берест о лесовице. — А она, как белка: в дупле живет, людей боится…»
Ирица нерешительно подошла к костру, стараясь обойти огонь как можно дальше. Она села на мох рядом с Берестом и, держа перед собой украденный в деревне нож, посмотрела на лезвие. Представив, как она будет накалять его на огне и что станет делать им потом, Ирица зажмурилась.
Берест не расслышал, как опустилась рядом с ним бесшумная лесовица. Она положила около себя хлеб, протянула руку и коснулась его лба. Берест вздрогнул, быстро привстал — и ее рука соскользнула.
— Это ты…
— Тебе стало хуже, — Ирица не спросила, просто сказала.
— К ночи всегда хуже, — отговорился Берест и вдруг добавил. — У тебя глаза светятся! Ты знаешь?
У лесовицы и вправду в темноте блестели глаза, как у совы или кошки.
— У нас у всех так, — Ирица видела, как глаза светятся у ее лесных сестер и братьев.
Берест только качнул головой: с непривычки это было ему жутковато.
— Я принесла нож и человеческую еду… Тебе плохо. Надо резать сейчас, да? — Ирица бросила взгляд на лежащую во мху половину каравая и чуть блестящее от костра лезвие ножа. — Где ты взял огонь?
— Хлеб? — спросил Берест.
Ирица кивнула.
— Я была в человеческом доме, — начала рассказывать она, но, заметив, что ему совсем плохо, замолчала.
От начинавшейся лихорадки Бересту не хотелось есть, но он понимал, что без еды не протянет.
— Хлеб — это хорошо. А огонь… — он показал лесовице камень, который отыскал в ручье. — Вот кремень. А вот и огниво, — Берест поднял руку: запястье охватывал железный браслет, на котором болтался обрывок цепи.
Ожидая возвращения Ирицы, он сделал трут, растеребив клочок от своей рубахи на нитки. Потом Берест долго высекал искру браслетом о кремень, и теперь на разбитом запястье виднелись потеки крови. Ирица потрогала цепь. Как можно добыть этим огонь, она все равно не понимала.
— Придется ждать утра, — сказал Берест. — Как вырежешь наконечник, когда такая темень?
Но он чувствовал, что рана воспаляется. А Берест должен был быть в сознании, чтобы говорить Ирице, что ей предстоит делать с ножом. Костерок был небольшой, тусклый. Пока Ирица ходила в деревню, Берест собрал окрест сухих веток, но у него не было сил много ходить.
— Я вижу. Мне не темно, — сказала Ирица, решительно сжав узкой ладонью деревянную рукоятку ножа.
— Храбрая ты какая, — одобрил Берест.
Он приподнялся и сел поудобнее, прислонившись к стволу дерева.
— Давай, снимай повязку.
Ирица начала осторожно снимать холстину. Повязка снова была в крови:
наконечник стрелы не давал ране закрыться.
— Ничего, еще не больно, смелей, — ободрял ее Берест. — Теперь грей лезвие на огне, чтобы оно покраснело.
Он знал, что говорил: раскаленный металл одновременно прижег бы рану и не дал хлынуть крови. Ирица, стараясь не поддаваться боязни, сунула широкое лезвие в пламя костра, держа нож в вытянутой, насколько было возможно, руке.
— А теперь режь смелее, как если бы не по живому, — велел Берест. — Не бойся, не крикну, стерплю. Железко, я чую, глубоко засело… Как достанешь его, подцепишь ножом. Так что, справишься?
— Да, — обещала лесовица.
— Ты хоть нож-то до сих пор в руках держала? — Берест невольно покривил губы, поддаваясь слабости, но взял себя в руки. — Не беда, Ирица. Бывает хуже. Режь сейчас!
Глаза Ирицы засверкали, как у пойманной дикой кошки. Стараясь, чтобы не дрогнула рука, она полоснула раскаленным лезвием по ране. Берест слабо дернулся и замер, смолчал; он, кажется, даже задержал дыхание… Когда железко стрелы оказалось у Ирицы в испачканных кровью пальцах, Берест стал дышать с хрипом, точно ему не хватало воздуха.
— Все! — Ирица отбросила наконечник в сторону.
Берест ничего не ответил.
Ирица уронила нож.
— Сейчас, сейчас! Скоро уже совсем не будет больно.
Теперь рану можно было исцелить так, как умела лесовица: железко стрелы больше не мешало. Лесовица могла брать силу жизни из любого дерева, травы, из леса вообще, хотя больше ей давала ее собственная трава — белая ирица. Ирица, не вставая с колен, накрыла обеими руками окровавленное плечо Береста.
— Потерпи еще немножко, — уговаривала она.
Теперь Берест чувствовал только тепло ее рук. Казалось это ему или в самом деле боль ослабела? Ирица убрала руки. Лицо Береста с плотно сомкнутыми побелевшими губами и закрытыми глазами пугало ее.
— Теперь хорошо… Теперь все заживет.
Берест с трудом разжал зубы и медленно повернул голову, чтобы видеть свое плечо. Ирица обмывала ему кровь: в рожке, свернутом из коры, она принесла воды из ручья. На месте открытой раны кожу стягивал свежий рубец. Берест коснулся его рукой:
