Батальонному медику не позавидуешь: работы всегда хоть отбавляй, а расти по службе некуда. Максимум, что ему светит,– это назначение в медслужбу части, вакансий в которой – раз-два и обчелся. Но молодой лейтенант, похоже, доволен судьбой – приветливая улыбка не сходит с его круглого веснушчатого лица. Улыбка его искренняя, не показушная. Он сначала медик, а уже потом офицер. И руки у него добрые, теплые. Я стою в очереди одинаковых голых тел, босиком на холодной палубе, и наблюдаю, как сноровисто и профессионально он проводит осмотр, как подталкивает к стойке диагноста очередного бойца, как задает ему вопросы и делает отметки на своем электронном планшете. Мне нравится смотреть на то, как он работает. С душой. Он относится к легионерам не как к расходному материалу. Уважительно. Это сразу бросается в глаза.
Возможно, моя приязнь возникает оттого, что наш медик – офицер. Мы уважаем офицеров генетически. Но скорее, я просто любуюсь его четкими действиями. В Легионе любят профессионалов. Его помощники – два сержанта и капрал – изо всех сил подражают своему начальнику, но у них не очень получается. Их движения не такие отточенные, как у лейтенанта. А улыбки больше похожи на дежурные маски. «Следующий!» – выкрикивает капрал, протирая опору диагноста дезинфицирующим раствором. Я морщусь: этот раствор едко пахнет. Все сильные запахи на судне очень заметны. Выделяются среди привычных душноватых ароматов разогретой изоляции и с непривычки здорово тревожат: нас учили, что появление постороннего запаха в отсеках означает неисправность системы жизнеобеспечения.
«Следующий» – это я. Я делаю шаг, принимаю стойку «смирно» и рапортую офицеру о прибытии. Но вместо щелчка каблуков раздается мягкий шлепок босых пяток. Лейтенант улыбается, заметив мои затруднения.
– Не тушуйтесь, легионер! – ободряюще произносит он.– Жалобы на здоровье есть? Спите хорошо? Ничего не чешется под скафандром?
– Жалоб не имею, мой лейтенант!
– Ну-ну. Давай-ка мы тебя прозвоним. Ступай вот сюда. Глаза закрой. Сержант, сделайте-ка мне снимочек. Спасибо.
Он разглядывает мою проекцию на рабочем мониторе. Поднимает глаза. Кивает.
– У вас все в норме, рядовой,– говорит он.
– Спасибо, сэр.
– Ролье, проходи сюда,– зовет меня медицинский сержант. Берет у меня пробу крови. Вручает две пробирки и крохотную пластиковую загогулинку.– Гальюн там. Сюда – мочу, сюда – кал. И побыстрее, не задерживай очередь. Результаты узнаешь у своего сержанта. Все, двигай.
Я топаю на выход.
– А чего это ты без талисмана, а, солдат? Не веришь в удачу? – неожиданно поворачивается ко мне лейтенант.
Его открытая улыбка здорово располагает к себе. И смущает отчего-то. Я скованно улыбаюсь в ответ.
– Не знаю, сэр. Я недавно служу. Не успел обзавестись,– отвечаю растерянно. Я не привык, что офицер может вот так запросто общаться с рядовым, да еще из новичков. Потом спохватываюсь и обещаю: – Я его обязательно изготовлю, сэр. Сразу после стрельб.
– Да брось, я же пошутил.– Глядя на смеющегося начальника, сержанты и капрал тоже растягивают губы в гримасе, означающей проявление радости.– Талисман в обязательную экипировку не входит.
– Я все равно сделаю, сэр! – как-то растроганно заверяю я.
– Ладно-ладно, иди. Не забывай пищу получше пережевывать. Никакой талисман тебе не нужен – вон у тебя какие бицепсы. Не то что у меня, пробирочного червя,– шутит медик.
Я выскакиваю из отсека весь красный от смущения: офицер меня вроде как похвалил, хотя и в шутку. Одеваясь, замечаю, что, действительно, почти у всех наших на шее на коротких пластиковых шнурках висят талисманы – обычные винтовочные патроны, отполированные вручную до блеска и с именем, выгравированным на донце. Это единственное украшение, что нам позволено носить. Патроны самые что ни на есть боевые. По традиции, когда кончаются боеприпасы, такой патрон можно вогнать в ствол перед последней атакой. Перед решающим боем нам разрешают вывесить талисманы поверх брони. «Свесить шнурки» – так это у нас называют. Согласен, не слишком благозвучно.
Меня встречают шутками, от которых краснеют уже и мои уши:
– Что, Жос, не выдержал смотра? Наш медик солдата без патронов за здорового не считает? Ты только в следующий раз не перестарайся – один патрон на шею повесь, а не целый ящик! Да смотри, граната не подойдет: под скафандром мешать будет!
После очередных стрельб, спросив у сержанта разрешения, я оставляю себе новенький, матово сияющий патрон. И каждый вечер после отбоя тихо и осторожно, стараясь не разбудить товарищей, полирую его об одеяло. А однажды, когда представляется случай, заскакиваю к техникам из роты обслуживания и прошу их выгравировать на патроне свое имя.
– Тебе имя полностью или как?
– А можно?
– Можно-то можно, но на донце все не войдет: слишком длинно. Если хочешь, на боку сделаю.
– Нет. На боку не надо – подаватель заклинит. Пиши на донце. Только фамилию.
– Ну-ка, дай глянуть! – просит меня в душевой взводный сержант Сорм.
Смущаясь, я протягиваю ему сияющий цилиндрик на новеньком мягком шнурке.
– А что, неплохо вышло. Красиво. Только после отбоя теперь старайся спать, а не красоту наводить.
– Спасибо, сэр. Больше не повторится,– обещаю я.
5
Земля на экране внешнего обзора выглядела очень занимательно. Нельзя сказать, чтобы я не видел материнской планеты раньше. Видел, конечно, видел. Во время многочисленных тренировочных высадок на полигоны Луны яркий бело-голубой шар часто висел, казалось, над самой головой. Но сейчас все было по-другому. Из голубого шара Земля превращалась в гигантскую чашу, дымка облаков укутывала ее края, и чем ниже мы опускались, тем больше казалось, что мы падаем на дно океана; материки раздвигались, будто живые, приобретали цвет, и постепенно голубой цвет над Африкой сменялся коричневым и буро-зеленым. Наш бот ощутимо трясло, это чувствовалось, несмотря на усилия гравитационных демпферов. Экран внешнего обзора по временам слегка расплывался от перегрузок, и лейтенант Бейкер Восьмой – его тоже перевели в первый взвод – подбадривал нас по внутренней связи. Все это было несколько непривычно. До этого мне не приходилось совершать высадку на планету с атмосферой.
Состояние легкой отрешенности, сопутствующее ситуации, приближенной к боевой, охватывало меня. Я уже говорил: чувство страха у легионера отсутствует. Настороженность и трезвая оценка ситуации вполне заменяют его. Любуясь цветными видами, я прокручивал в голове варианты действий при повреждении бота зенитным огнем и повторял условия вводной. Лейтенант должен знать, что я спокоен. И командир отделения, сержант Васнецов Пятый, тоже. Я самый молодой солдат в его отделении. Сквозь тусклые блики на лицевой пластине сержантского шлема я угадываю его напряженный взгляд. Он делает успокаивающий жест правой рукой, одной лишь ладонью – остальное намертво зафиксировано во избежание травм при торможении.
