Колесо фортуны вновь повернулось, когда один из грабежей сорвался. Его арестовали и судили. Дали полтора года.
Тюрьма сделала его другим человеком. Вернула его в систему, в мир распорядков и иерархий. Сидя за решеткой, он приучился читать и думать. Он понял, о какой камень разбилась его жизнь, осознал, до чего докатился, и решил стать другим. Хватит мытарств. Он знал, что никогда не сможет до конца оправиться от своего горя, всегда будет винить себя в смерти жены и сына. Он не верил, что когда-нибудь сможет ощутить подлинное счастье или вернуться к прежним высотам. Но есть что-то между. Кто сказал, что его место на дне? Если самый простой выход — самоубийство — его не устраивает, тогда, черт подери, надо поступить по-людски и начать достойную жизнь.
Он обзавелся связями, нашел друзей среди заключенных, напросился участвовать в делах и аферах, которые было намечено осуществить на воле, вызвавшись служить связным между своими сокамерниками и их вольными подельниками. Словом, принял все меры к тому, чтобы сразу после освобождения взяться за дело. Дело — это деньги и кредит, ниточка, ведущая к будущему благосостоянию.
Чтобы выбраться из болота, Тео потребовался не один год. Большие люди ему не доверяли: кто один раз дал слабину, тот может сплоховать еще не однажды. Его чурались, как фальшивой монеты. Но Тео был упорен. Брался за что угодно, доказывал на деле, что не лыком шит, штурмовал ступеньку за ступенькой, пока не поднялся до положения, где мог осуществлять свои идеи, проводить свои собственные операции и сделки. Нанял несколько крепких ребят, стребовал долги с давних партнеров, прикупил пару «цивилов» — в общем, вернулся в большую игру.
Следующие несколько лет Тео берег и умножал завоеванное. Выбивал себе все более солидные сделки, расширял территорию, давил противников, медленно, но верно продвигаясь все выше и выше. И наконец, когда Тео начал чувствовать себя уверенно, когда он обнаружил, что после него кое-что останется, он решил подыскать наследника, человека, который займется дальнейшим строительством, продолжит дело Тео после его смерти. Поскольку сыновей у Тео не было, он решил оказать эту честь какому-нибудь из своих многочисленных племянников. Несколько месяцев он изучал их и сравнивал и наконец избрал парня с легкой мерзавинкой в лице, с сердцем, которое удастся превратить в камень, с решимостью преуспеть любой ценой. Парня по имени Капак Райми. МЕНЯ.
* * *
Дядя Тео очень обиделся, что я приехал не сразу, и, когда такси отъехало, попытался испепелить меня взглядом. Но радость превозмогла обиду, и, когда я поднялся до средней ступеньки крыльца, дядя уже улыбался, точно ребенок перед горой подарков.
Сбежав мне навстречу, он крепко обхватил меня, прямо-таки душа в объятиях. В этом невысоком худом человеке таилась недюжинная сила. Когда он отпустил меня и попятился, я с изумлением увидел, что он плачет. Вот уж чего я не ожидал от беспощадного, воскресшего из мертвых гангстера Тео Боратто… Дрожащей рукой смахнув слезы, он простонал: «Мальчик мой, мальчик мой». И, шмыгая носом, глуповато улыбаясь, ввел меня в дом, тихо прикрыв за нами дверь.
В гостиной, где горела яркая люстра, а в камине пылал настоящий огонь — целое бревно, — я впервые как следует рассмотрел дядю. С нашей последней встречи прошло много, я даже не помнил сколько, лет, так что фактически нам пришлось знакомиться заново.
Выглядел дядя непримечательно. Малорослый — пять с половиной футов, не выше, — худой как щепка, изможденный. На голове в районе пробора — проплешина, точно у киношного Моисея: длинная полоса голой кожи с бурыми крапинами. Ее обрамляли седые, аккуратно подстриженные волосы. Круглые, как у совы, глаза Тео все время моргали; не давая заглянуть под приспущенные веки, где прятались зрачки, не давая проникнуть в его душу, хранящую зловещие тайны. Он был чисто выбрит. Его блестящие гладкие щеки свидетельствовали, что он бреется дважды в день, а то и чаще. Костюм — облегающий, в консервативном стиле. Светлые кожаные туфли. Из левого нагрудного кармана пиджака в качестве украшения высовывался красный носовой платок. С головы до ног — типичный гангстер, какими их принято изображать в газетах. Еще бы рядом поставить надменную красотку с сигаретой в зубах да в юбочке с разрезом…
— Ну, как тебе город? — спросил он, когда мы расселись и встал вопрос о теме для разговора.
— Пока даже не разглядел, — сознался я. — Это все дождь — прямо глаза застит. На первый взгляд во всем похож на все большие города на свете. Серый, громадный и высокий — вот и все впечатления. — Я хотел было рассказать о странном ливне, но сдержался: при пересказе такие случаи почему-то опошляются, теряют свою чудесную изюминку.
— Город у нас большой, — проговорил Тео. — Ни конца ни краю. Все время растет, расползается во все стороны, как раковая опухоль. Пригородов у него больше, чем у пушера колес. — Тихо хохотнув, он умолк. Затем продолжил: — Очень рад тебя видеть, Капак. — Он произнес это медленно, опасливо, сдержанно, как и положено дальнему родственнику, который с трудом облекает свои истинные чувства в слова. — Я так долго был один… Всю жизнь надеялся, что у меня будет сын и я ему все передам, но так уж вышло… Ну, ты все сам знаешь.
И с тех пор я как во тьме, — продолжал он. — Я не о бизнесе — тут все в ажуре. Я говорю о семье. Нет ничего важнее семьи, верно?
Я энергично кивнул.
— Семья, — продолжал он. — С тех пор как Мелисса… нет у меня семьи. Братья? Они пошли другой дорогой. Выучились в школах и в университетах, нашли приличную работу, живут, как все. Я с ними никогда не был близок. Сестры? Сестры шлют мне письма. Нечасто. — Дядя грустно помотал головой. — Эх, Капак, я — одинокий старый пень. Жить не с кем и не ради кого. — Тут он потрепал меня по коленке, улыбнулся. — Но теперь все будет по-другому.
— Что будем пить? — спросил он, вставая. — Чай, кофе, вино?
— Пиво, если найдется.
— Значит, пиво любишь? Слава Богу. — Рассмеявшись, он достал из холодильника пару бутылок. Они были холодные и тяжелые, как сердце шлюхи. Одним глотком я выхлестнул полбутылки — жажда взяла свое, — облегченно вздохнув, когда пиво скатилось по моему горлу и проникло ледяной струей в мое нутро. Казалось, я уже целую вечность не пил пива. Тео пил неспешно, маленькими глотками, смакуя.
— Сколько тебе лет, Капак? — спросил он, когда мы открыли еще пару бутылок. — Двадцать семь? Двадцать восемь?
— Типа того, — ответил я.
— Хороший возраст, — задумчиво проговорил он. — Порог зрелости. Еще чуть-чуть, и станешь взрослым. Идеальный возраст, чтобы учиться жить. Мозги еще молодые и могут впитывать знания. Но уже не мальчишка — дурь из головы вышла. Подходящий возраст. Потому я тебя и выбрал. Были, конечно, и другие причины — елки-моталки, я еще не так очумел, чтобы выбирать преемника чисто по возрасту, — но эта тоже сыграла свою роль. Плюс-минус пять лет — и не сидел бы ты здесь.
Бизнес у нас тяжелый, — сказал он серьезно, пристально глядя мне в глаза. — Грязный. Не знаю, чего ты там себе намечтал, но это не на машине с девчонкой кататься; шика никакого, во всяком случае — для нас. Чем выше поднимаешься, тем красивее жизнь. Но мы с тобой, Капак, у самого дна, там, где работают руками. Живем мы в основном на «откат». Запугиваем людей — лавочников там всяких и прочую мелкоту — и получаем деньги за то, что не трогаем их самих или их заведения. Если они не платят — если какой-нибудь упрямый иммигрант задирает нос и отказывается, — нам приходится воплощать угрозы в жизнь и наказывать его, чтобы другим неповадно было. Понимаешь? Жестокий бизнес. Кем бы мы ни прикидывались, прежде всего — мы люди с кулаками.
