Испугаться Албан не успел. Автоматы хлестали очередями по всему, что было в салоне. Будто ломом ударило по груди, оборвалось дыхание. Албана швырнуло на игральную машину, где на экране мельтешили яркие картинки – ягодки, лимоны, рожи джокеров. Он крепко приложился о корпус, но почти не ощутил удара – так, тупо, почти не больно. Вроде бы полетел в шахту лифта – кругом чёрное, мелькают лампы, и гул, громадный гул, – но при том Албан был лёгким, как воздушный шар.
После этого момента память сохранила немногое. За шахтой была тёмная карусель, его кружило и грозило сбросить с края. Гуденье забивало уши и пронизывало голову.
– Не довезём, – говорили голоса под землёй. – В клинику Гийома, живо.
– Хассе, Албан, двадцать семь лет, ИНН 840-238-505-412-57. Есть завещание на безвозмездное изъятие роговицы, почек, сердца…
– Кому-то повезло. Кроме сердца – дырявое…
– Медицинская страховка…
– Не нужна. Им надо одно: кем работает, жив ли мозг.
– Наладчик игральных автоматов. Энцефалограмма пока теплится, но кровоснабжение мозга падает.
– О'к, отправляю… Просят сохранить его по максимуму. Примут на ближайшей базе. Если доставим в исправности, будет премия. Лёгкие деньга!
Среда, 16 декабря 6234 года
Между забытьем и пробуждением он что-то чувствовал, видел и слышал, но от этих впечатлений сохранились слабые, неясные следы. Пожалуй, так оно и лучше, потому что даже следовая память о пребывании внутри смерти была пугающей. Ни цвета, ни пределов – но вместе с тем ощущение себя инертной исполинской массой, которую раскачивает внешняя сила, страшная своей свирепой настойчивостью. Вдруг – стремительное, неудержимое движение. Скорее осознание себя громадным литым ядром, катящимся вниз по склону горы, усеянному валунами и острыми каменными гребнями. Сильные толчки и удары, болью отдающиеся во всём теле. Кажется, тело вот-вот расколется – но шар-сознание неуязвим. Обжигающее дыхание плавильной печи и нестерпимый визг…
Прохлада и равновесие объяли его. В безмолвии подступил сон. Время прекратилось, потеряло смысл.
Сколько дней прошло? или пауза длилась недели?.. годы?.. Со всех сторон – невероятно, но Албан видел всем телом! – стал разгораться серый ровный свет. Никаких светильников – просто вокруг открывалось серое, медленно бледнеющее пространство. Это походило на рассвет ненастным утром, в несчастный день, когда Город окутывает смог.
Возникло шипение, словно приоткрыли газовый клапан. Оборвалось. Затем возобновилось, стало сбивчивым, прерывистым; сквозь сухой шипящий звук стали пробиваться бесплотные, лишённые эмоций голоса:
– Есть реакция на зрительный раздражитель.
– Есть на слуховой.
Что-то произошло – темнота отступила назад, впереди засияло белое солнце. Албан невольно зажмурился, на миг погрузившись во мрак, затем осторожно приоткрыл веки. Солнце оказалось лампой с зеркальным отражателем; хотя она горела очень ярко, Албан не испытывал ни боли, ни рези в глазах. Он чётко различал мелкие неровности на вогнутом горящем зеркале. Поразительно, до чего ясным стало зрение… Вот только голова была тяжёлой, неподъёмной. А тело вовсе не слушалось.
«Неужели… меня парализовало?»
– Вы меня слышите? – На фоне лампы возникло лицо, залитое густой тенью. Тонкий костистый нос с горбинкой, брови – как полоски сажи, курчавые чёрно-смоляные волосы, тёмно-карие глаза.
– Отвечайте голосом, – потребовал человек. – Вы сможете. Скажите: «Да».
Албан напрягся, с ужасом ожидая, что язык откажется повиноваться. В первое мгновение нахлынуло сразу несколько противоречивых желаний. Боязнь немоты велела ему молчать. Притворись, что можешь – но не желаешь говорить. Отложи проверку на потом, на «когда-нибудь», только бы попозже понять, что ты не способен вымолвить ни слова. Вместе с тем хотелось вернуть прежнего себя, с привычным самоощущением; эта страстная жажда подстёгивала к действию – и оказалась сильнее страха. Надо сделать попытку немедленно, потому что слепое неведение и долгие сомнения куда мучительней. Он быстро собрался с духом и сделал попытку вытолкнуть звук из горла! податься вперёд!
– А!.. – услышал он сиплый бессмысленный выкрик.
«Я могу! могу!»
Но тут в глазах помутилось, как перед обмороком, всё видимое стало пепельно-серым, а движение обозначило грузную, неповоротливую тяжесть тела, руки-колоды, тупое бесчувствие ног.
Окружающий мир проступал из туманной серости упругими глухими взрывами ощущений – они приходили, как воспоминания, возвращавшиеся после сна. Жёсткая ровная опора под спиной. Плывущий в вышине потолок.
Перед ним со всех сторон разом забрезжила и закружилась сеть пересекающихся светлых линий – так вертелась виртуальная небесная сфера в планетарии, а в середине, на смотровой площадке, Албан-школьник, разинув рот от изумления, хватался за поручни, чтоб не упасть в бездну Вселенной.
Силуэты людей, контуры обстановки, стены, пол – призрачные объёмы и преграды обступили его, а взгляд пошёл колесом, то и дело изменяя плоскости вращения, словно аттракцион в луна-парке. Албан счёл за благо закрыть глаза, откинуться и вцепиться руками в края опоры, иначе головокружение грозило сбросить его в неизведанную глубину. Вновь чернота – но сквозь неё он продолжал видеть тени людей, которые двигались между просвечивающих шкафчиков и столов. Албан плотнее сжал веки, усилил хватку непослушных пальцев – видение угасло, а пальцы с хрустом погрузились в толщу опоры.
– Синестезия зрения со сканером, – торопливо забормотал кто-то. – Разъединить?
– Нет, – силуэт курчавого неподвижно навис над Албаном. – Установка связей должна быть естественной. Спасибо, что ответили, – вновь обратился он к Албану. – Я очень рад за вас. Вы возвращаетесь к жизни. Не спешите и не бойтесь. Теперь откройте глаза и смотрите на меня. Смотрите на мой нос, на мой рот. Не пытайтесь глядеть сквозь меня. Сделайте вот что – сосредоточьтесь на родинке. Она на левой скуле, ближе к уху. Встать вы успеете; сперва освойтесь с тем, что вы живы, целы и подвижны.
Албан послушно уставился на лицо курчавого. Но слишком, слишком пристально. Лицо стало надвигаться – нет, это взгляд становился острее с каждой секундой. Не надо так всматриваться. Родинка выглядела бурой плюхой, лежащей под рыхлой ноздреватой кожей, блестящей от сальной смазки. Рытвины, конические ямы с торчащими пеньками сбритых волос, сеть борозд… весь тот пейзаж, который нам показывают в рекламе бритвенных станков и антибактериального мыла – но в оцифровке и анимации он куда красивее. Взгляд полз по лицу, как визор орбитального слежения над неведомой планетой.
Вслед за выводом: «Это цифровое изображение» пришёл знобящий, липкий страх: «Почему я так вижу?» Словно спьяну или проснувшись в тяжёлом похмелье… Лет шесть назад, после попойки с друзьями, Албан решил впредь никогда не напиваться. Тогда, перебрав спиртного, он всерьёз испугался – физиономии приятелей стали надуваться, разбухать и корчиться, будто резиновые маски. А теперь курчавый с пятнышком… стоит приглядеться к родинке, как вместо зрения включается реклама, и не угадаешь, что за ужасы она покажет в следующий миг. В ней заложено всё, чего ты боишься. Высота, падение, жестокие женщины и режущие инструменты… Албану показалось, что он, беспомощный и крошечный, падает с крыши на это лицо – оно всё ближе, оно необъятное, усеянное порами-кратерами, и сейчас он с воплем врежется в него…
