Книга Рецепт вранья - Одри Дивон

Звякнул дверной колокольчик, возвещая конец первого раунда. Торжествующая Синди вернулась к нам. К моему великому удивлению, Лола наградила нас коллективной похвалой: «Отлично разыграно, девчонки!» Я не считала себя причастной к успеху. Впрочем, сколь бы ни была извилиста тропа, ведущая к продаже, наверное, важнее всего результат — то есть касса.

Я вздохнула с облегчением, но передышка длилась недолго. Синди отозвала Лолу в сторонку, и, забившись в уголок, они принялись о чем-то шушукаться. Все ясно, поняла я. Эта зараза ябедничает на меня. Рассказывает, как я чуть не спугнула потенциальных покупателей. Меня еще сильнее, чем раньше, охватило ощущение, что я вернулась за школьную парту. К тому же Синди действительно напоминала типичную отличницу — не обязательно самую способную, зато самую прилежную ученицу в классе. Из тех, что первыми тянут руку и ерзают на месте от нетерпения: «Меня спросите! Меня! Меня!» О, я хорошо изучила эту породу — заносчивые воображалы, ради лишнего балла готовые беззастенчиво подлизываться к учителям.

Переговоры между девицами что-то затянулись. Время от времени тишину моего одиночества разрывал громкий смех Лолы. Чтобы отвлечься, я отошла к кассе. И в одном из ящиков обнаружила стопку почтовых открыток. С видами Мартиники или Бретани, все — от молодоженов, проводивших там медовый месяц. «Огромное вам за все спасибо. Жизнь прекрасна!» Мимолетное счастье, неправдоподобное и призрачное, словно плевок в лицо тусклому миру. Настроение у меня было препаршивое. В глубине ящика, за пачкой счетов, лежала еще одна открытка. Адрес отправителя — Корсика. «Наконец-то свободна. И все благодаря вам. От всего сердца — спасибо». Подпись — Летиция. Странный способ праздновать брачный союз.

В этот миг на пороге магазина возникла новая клиентка. Я убрала открытки обратно в ящик и сказала себе, что уж с этой-то не лажанусь. И в самом деле продала ей готовый комплект «Невеста года». Но настроение у меня нисколько не улучшилось. День тянулся, подчиняясь ритму появления новых покупателей с их грошовыми радостями, а я все глубже погружалась в вязкую тоску. От меня не укрылось, что Синди с Лолой продолжают перемигиваться. Я ревновала, как любовник, обманутый мужем. Иррациональная, идиотская, непреодолимая ревность. На память пришли лицемерные слова, сказанные Синди в первый день: «Мы с Лолой как сестры. Надеюсь, с тобой мы тоже поладим». Лживая дрянь, она меня провела, заставила поверить, что мы — одна команда и втроем сумеем произвести революцию в мире подвенечного наряда. Не зря, выходит, мне всегда твердили: три — плохое число. На ум пришел Жерар с его тремя игральными костями, упорно не желающими договориться между собой и выбросить наконец это чертово сочетание: 421.

Я не слишком хорошо понимала, почему так взъярилась. Я же сама давным-давно свела круг своего общения к строго ограниченному минимуму. У меня была единственная подруга — Кароль, с которой мы дважды в неделю — по четвергам и воскресеньям — пили кофе. Две встречи за чашкой кофе общей продолжительностью полтора часа — этого нам вполне хватало, чтобы обменяться соображениями о смысле существования и пикантными анекдотами на тему нашего унылого житья-бытья. В моем отношении к дружбе, признаю, всегда было что-то бюрократическое — я не считала нужным затягивать очередную встречу сверх установленного времени. Я была тем самым арбитром, что слишком рано дает свисток к окончанию игры — едва начнет смеркаться. Порой я чувствовала, что Кароль не прочь поболтать еще, например поведать мне, что она наконец решилась заговорить с молодым продавцом из книжного, недавно появившимся в нашем квартале. Но я никогда не задерживалась. Лично мне рассказывать ей было нечего, а чужие признания всегда внушали мне страх. Они казались чем-то вроде бактериологического оружия, готового в любую минуту, стоит ветру подуть в нужную сторону, взорваться у тебя под носом. Я не желала, чтобы меня заражали вирусом моего собственного существования и швыряли мне в лицо мои убогие секреты. Я выстроила вокруг себя непробиваемый панцирь, воздвигла стеклянный колпак, надежно защищающий меня от остальных людей, а если побочным действием моей неуязвимости стало одиночество — что ж, тем хуже. Большую часть времени я проводила наедине с собой — пытка, какой я не пожелала бы и злейшему врагу.

А ведь Кароль внушала мне искреннюю симпатию. Мне нравились ее старушечьи замашки, привычка снимать обувь, прежде чем шагнуть на безупречно чистый ковер, и тщательно споласкивать раковину после мытья рук; нравился ее кот, с которым, я уверена, она по ночам шепталась о любви. Она нравилась мне, потому что из всех, кого я знала, больше всего была похожа на меня. Робость держала ее на расстоянии от мира и заставляла культивировать свои фантазии с такой же заботой, с какой старуха-пенсионерка ухаживает за цветами в горшках. Это и был ее тайный сад. Я хорошо представляла себе, что с ней станется. Она превратится в тощую старую деву, под кроватью у которой растут одни сорняки — зеленый квадрат, покрытый чертополохом, — а все потому, что ей так и не хватит смелости пригласить молодого продавца из книжного на рюмочку в соседнее кафе. Она будет читать «Госпожу Бовари» — до тошноты, до головокружения, — пока не отдаст богу душу. Знать судьбу ближнего своего и нисколько ему не завидовать — в этом было что-то успокаивающее.

Но здесь все обстояло иначе. Смешки Лолы и Синди, их перемигивания и переглядывания рикошетили по моему панцирю, пробивая в нем трещины. И под натиском этих кудахчущих поганок мой доспех истончался и исчезал. Я больше не испытывала ни малейшего желания один на один сражаться с требовательными клиентами. Понятия не имея о том, что затевают мои коллеги, я хотела играть в их игру, делать то же, что делали они, и, заливисто хохоча, повторять их шутки.

— Чего нос повесила? — спросила Лола, случайно заметив мою кислую мину. На часах было пять вечера.

— Да так, ничего. Голова разболелась.

— У меня тоже. Пошли прогуляемся. Я скажу Синди, она тут за всем присмотрит.