3. Восьмой класс. Хотя я очень испугалась, когда нас поймали, я не чувствовала угрызений совести по поводу того, что мы написали в нашей Жестокой книге. Слава богу, что учитель английского прочитал нам лекцию о необходимости использования нашей гипернаблюдательности и мыслительных способностей для принесения кому-либо пользы, а не вреда. Ууух! Вздох облегчения. Представьте, как бы нас облили грязью, если бы были прочитаны вслух всему классу наши злобные клеветнические пасквили на других.
Я склонна была преувеличивать кое-что ради создания эффекта. Про Бриджит: «А что, стоматолог снял исправлявшие скобки вместе с ее мозгами?» Про Сару: «Она так много целуется с Мэндой и Бриджит, что они втроем изгадили все кругом клубничной помадой». Но Хоуп всегда говорила правду: «Если Мэнда, глядя мистеру Коулу прямо в лицо, продолжит говорить: „Пока-пока“, то, возможно, она получит по алгебре самую высокую оценку». Сделанные Хоул наблюдения укрепили меня во мнении, что расставание с Бриджит, бросившей меня ради Берка, — это самое лучшее, что произошло со мной в этой жизни. Хоуп стала для меня подругой, которой у меня никогда не было и которую мне всегда хотелось бы иметь.
В дополнение к этому списку сегодняшний проступок. Когда мне становилось скучно на занятиях, я писала печальные слова из песен на обложке учебников. Сейчас я застряла на лирике восьмидесятых — что неудивительно. В данный момент мои любимые композиции — из фильма «Милашка в розовом» и картины о королеве тинейджеров с Молли Рингоулд в главной роли. Я снова и снова наслаждаюсь этими фильмами благодаря телеканалу TNT, который, кажется, согласен с моей оценкой того, что любой клип Джона Хьюза можно рассматривать как современную классику.
Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…
Позволь мне, позволь мне, позволь мне…
Позволь мне в этот раз получить то, что я хочу.
Песня группы «Смит» об их тоске по жизни вовсе не была причиной моей тоски. Пребывая не в столь плохом настроении, как они, я нацарапала на обложке учебника химии: ЖИЗНЬ ТЕБЕ ОПРОТИВЕЕТ, ПОТОМ ТЫ УМРЕШЬ. Я и не помню, когда сделала это. От удивления бровь у мистера Шерцера поднялась, когда он случайно увидел надпись. Поэтому он быстро сообщил о ней моему консультанту, миссис Глик, которая вызвала меня с тригонометрии и отправила на встречу с Бренди, школьным психотерапевтом. Табличка на двери ее кабинета гласила: «Профессиональный консультант». Это, как мне казалось, означает, что ей не хватило лишь нескольких баллов, для того чтобы стать законным обладателем степени доктора наук. Вероятно, Бренди не удалось собрать достаточно фактов для докторской диссертации, чтобы доказать, что лучше обниматься, чем ширяться наркотой.
Бренди — довольно тощая особа, совершенно неестественная, с впалыми щеками и испуганным выражением лица. Для создания такого эффекта она использует тени в прозрачной коробочке и румяна, которым я бы так не доверяла. Как и я, она поклонница песен восьмидесятых годов, но ее преданность им имела трагические последствия: ей нравится жареный цыпленок по-кентуккийски и она не снимает темно-бежевые колготки.
Все стены в ее кабинете были увешаны плакатами, которые, как предполагалось, должны были удержать нас от вождения в нетрезвом виде, употребления наркотиков, занятия сексом и самоубийства. Одни из них были довольно банальными: «Жила-была девочка Лидия, которая, занявшись сексом, подцепила хламидии».
Другие были нацелены на то, чтобы вывести нас из депрессии. Самый хороший или, может быть, самый плохой плакат — это увеличенная фотография девчонки на дневнике, который она вела весь год. Ее звали Линдси Гринбуш, и она была красивой, в духе незатейливых каталогов магазинов «Товары по почте», чем-то похожей на Бриджит. Под фотографией был напечатан список ее внеклассной деятельности: Национальный комитет по присуждению премий, хоккей на траве, футбол, Комитет по организации встречи выпускников, кружок французского языка. Внизу жирным шрифтом было напечатано следующее: «За две недели до окончания дневника Линдси погибла, когда села в машину с пьяным водителем за рулем».
Должна признать, что это заставило меня думать о том, что бы случилось, если бы я была убита пьяным водителем. Могу понять, почему Виверы не пожелали, чтобы Хоуп прилетела на мои «горькие» шестнадцать, но предполагаю, они точно бы оплатили ей авиабилет на мои похороны. Кто еще смог бы убедить мою маму похоронить меня в хлопчатобумажном платье без спинки и рукавов с завязками на шее — особенно если бы я умерла зимой? Я могу представить, как мама спорит о том, что мне будет холодно в таком открытом платье, словно мертвым так важно не простудиться.
Еще мне бы хотелось, чтобы Хоуп произнесла речь с длинными паузами для создания трагического эффекта под названием: «Джессика, которую вы не знали». Она произнесла подобную речь на заупокойной мессе по ее усопшему брату Хизу, поэтому я уверена, что она справится с этим.
Сказать по правде, не знаю, как у Хоуп это получилось, смерть Хиза получила большой общественный резонанс. Виверы очутились в центре все возрастающей истерии в прессе. Заголовки местных изданий кричали: «Смерть подростка — страшный позор для нашего города», «Смерть юноши от передозировки наркотиков — местные жители призывают принять крутые меры». После смерти Хиз стал своего рода символом нетипичного наркомана, употреблявшего героин, и явился причиной паранойи в местном обществе совсем в духе сенатора Маккарти: ТВОЙ РЕБЕНОК МОЖЕТ СТАТЬ СЛЕДУЮЩИМ. Понимаете, Хиз из хорошей семьи. Миссис Вивер была медсестрой. Мистер Вивер — учителем начальной школы и священником в католической церкви Святого Бернадетта, которую они посещали каждое воскресенье. Оба родителя активно ходили на родительские собрания в школе и вечера встреч в начале учебного года и всегда реагировали на замечания учителей. Как могла такая трагедия произойти в такой приличной семье? Все хотели получить ответы на поставленные вопросы. Но единственный человек, способный их дать, умер.
Откровенно говоря, мне кажется, что существует только одна причина, из-за которой Хиз стал наркоманом: ему все до смерти наскучило. Он был очень умным парнем, а очень умным людям в Пайнвилле приходилось несладко. Здесь совершенно нечего делать. Его смерть по-настоящему опечалила меня (и все еще печалит) и не только потому, что все внутри переворачивалось, когда я видела Хоуп плачущей и, как и все, задавала вопрос: «Почему это случилось?» Я всегда мечтала о том, что, когда мы станем старше, Хиз увидит во мне нечто большее, чем подружку сестры. Не то что я потеряла из-за него голову или что-то в этом роде. Казалось, что он тот, кто меня понимает. Мне очень хотелось стать ему ровней, его другом.
Тем не менее мне не удается даже в своем горе побороть злость. Просто не могу не чувствовать, что Хиз все испортил: не только наши с ним отношения, но и отношения между мной и Хоуп.
Это просто ирония судьбы, что я вспоминала все это, пока Бренди рассказывала мне о надписи, замеченной Шерцером на обложке моего учебника, и интересовалась, не возникали ли у меня мысли о самоубийстве.
В глубине души мне хотелось рассказать ей, что я думаю о самоубийстве не больше, чем любой другой шестнадцатилетний подросток-отличник, у которого нет ни лучшей подруги, ни парня, а прыщи на лице больше, чем то, что есть в бюстгальтере. Но вряд ли Бренди поняла бы меня.
