Ночью он кряхтел, ворочался, вставал пить то воду, то выдохшееся пиво, уснул только под утро. А придя на работу, сразу позвонил Алене. Она, не слушая его оправданий, радостно сообщила:
— Ты знаешь, а это у меня, оказывается, никакая не угроза! Просто… ну, тебе это неинтересно. И не надо никакое лекарство покупать. Ты не купил еще?
— Н-нет… То есть я узнал, где оно продается, сейчас поеду…
— Не надо, Денис, спасибо, все у меня хорошо…
— Ага, ну, давай, я позвоню… Я побегу, ладно?
— Да, беги. Конечно.
Наверное, она что-то поняла. Или почувствовала, она так всегда все чувствовала… Больше ничего не сказала и не спросила, но затаилась и совсем перестала ему звонить. И сама не подходила к телефону. Денис знал, что она, конечно, дома — куда ей пойти-то? У матери в квартире вечный дурдом со студентами и этими ее безумными фигурами и корягами… К подруге тоже вряд ли… Скорей всего, она со своим дурацким определителем просто не берет трубку, видя его номер. Но что она там делает? Ревет? А может быть — уже избавилась? Сама… Как там говорил сердечный друг Дениса, верный Эмиль? Надуманная проблема, ведь все проще простого: в горячую ванну и водки с перцем — у нее же стоит в баре та бутылка, которую он, Денис, не допил в прошлый раз… Или попрыгать с аквариумом…
Но у Алены нет аквариума… У нее нет мозгов, нет гордости… И нет денег. А это значит вот что: она перечеркнет всю его жизнь. Денис вдруг понял отчетливо и ясно, что будет через три, четыре месяца. А может быть, раньше или чуть позже… — ничего больше не будет. Жизнь, его жизнь кончена. Оксана никогда ему этого не простит. Как она ничего никому не прощает, а уж ему-то, обязанному ей так многим, — тем более не простит.
И у него не останется никого и ничего. Ни веселой Маргоши с тугими щечками, родной, ни на кого не похожей, но все равно любимой и единственной. Ни гордой Оксанки, рядом с которой можно лечь и пролежать всю жизнь, читая «Науку и жизнь» и смотря канал «Культура»… Не будет прекрасной работы, которую ему устроила Оксана, с молодыми хамоватыми сотрудниками, впятером тянущими всю фирму, напролом, лишь бы заработать, лишь бы прорваться, не важно, какими средствами, лишь бы не вернуться к себе в тмутаракань с дырявым карманом…
Не будет машин, которые у него бьются, как старые чашки: чпок! — и еще одной машины нет, чпок — и у другой капот на бок свернут… А под окном уже новая стоит… И записка, матом — как это Оксанка так лихо научилась за последние годы и ругаться, и шутить матом? «Это — последняя, Деня. Разобьешь, за новую придется тебе самому покорячиться».
Не будет роскошной Оксаниной дачи, двухэтажного особняка, с камином, медвежьими шкурами и сторожевыми ротвейлерами. Она купила ее целиком, со всем содержимым, у проигравшегося вчистую депутата. Конечно, что ему камины и шкуры — суета сует. Но там, наверху, есть комнатка, куда надо подниматься по скрипучей лестнице и где можно запереться на маленький медный навесной крючок… И если сесть за стол в этой комнате, включить компьютер и смотреть в окно, на громадные ели, на прекрасный закат — в голове иногда рождаются такие мысли… такие прозрения… Только записывай, твори, его неоконченная диссертация еще ведь удивит всех… Но ничего этого не будет. Ни елей, ни закатов, ни ежемесячной надежной зарплаты, которая растворяется у него в руках за две недели, ни строгой и любящей Оксанки, ни сопящей умненькой Маргоши, ни шкур, ни машин с шоферами, ни даже квартиры — не оставит же его жена в этой квартире… Не будет ничего.
А будет — глупая пузатая Алена, инфантильная, беспомощная, со своей навязчивой любовью и покорными ласками. А потом — орущий ребенок в вонючих пеленках из старых простынь, с диатезом и зеленым поносом.
Будет однокомнатная Аленина хрущоба с фотографиями ее чванливых родственников без копейки за душой и нелепыми игрушками ее покойного папаши — бутафорскими пистолетами, деревянными слонами и серебряными ложками, обгрызенными поколениями таких же восторженных дур.
Будет нищета, будет голод.
В шесть утра — на молочную кухню, за бесплатным питанием, чтобы сэкономить двенадцать рублей на кефире. И бегом обратно, дрожа от холода в залатанных ботинках и перешитом пальто, к ней, к этой дуре, у которой отвиснут груди и живот, расплывутся бедра и вздуются от стирки вены…
Это будет конец всему. Зря он столько лет старался и скребся и столько раз начинал все сначала, терпел и надеялся… Это будет конец, конец…
Денис вышел из душа, включил в своей комнате кондиционер на самый холодный режим, жадно выпил целую бутылку крепкого ледяного пива и лег на кровать.
Начал было проваливаться в сон, но сердце тут же стало убыстрять свой ритм, едкая тошнота подкатила к горлу, в ногах запульсировала тяжелая горячая кровь, И сон ушел. Денис услышал, как вернулись с пляжа Оксана с Маргошей. «Сейчас команды начнутся: вставай, одевайся, пошли… не так оделся… не ковыряй в носу…» Денис сглотнул кислый комок, застрявший в горле… «Да пошла ты тоже к черту, Оксанка, хозяйка… мамочка! Все пошли к черту!.. Что же мне покоя-то нет…»
Он маялся-маялся, пытаясь догнать ускользающий сон, несколько раз вставал, пил из мини-бара холодное горьковатое пиво, запер дверь к себе в комнату. Лег обратно и вдруг понял, что не уснет.
Надо вставать. Надо вставать и разгребать весь этот ужас. Дурдом… Ну как можно было в такое крошечное пространство втолкнуть столько вещей!..
Денис попытался подняться и не смог, на лицо ему свалилась тяжелая пыльная подушка. Он с трудом отбросил ее и увидел, что подушку кинула в него Алена. Чудовищно толстая, в грязном халате, нечесаная, с опухшим лицом, она качала на руках орущего ребенка, и огромная грудь с сухим потрескавшимся соском то и дело вываливалась у нее из распахивающегося халата. Почему не пришить пуговицу, она болтается на длинной нитке туда-сюда, царапая Дениса по лицу… И как же мерзко орут некоторые дети… Истошно, пронзительно… Как бы заставить его замолчать? «Заткнись!» — заорала Алена, тряся ребенка так, что у него из стороны в сторону беспомощно замоталась голова. Но от этого он закричал еще сильнее, срываясь на визг, а она стала яростно мешать в большой кастрюле макароны.
Денис увидел, как лицо ее стало краснеть и набухать от подступающих слез. Алена зарыдала, подскочила к нему с половником в руке и стала бить его по голове. Склизкие, липкие макароны… пахнущие плесенью и сырой землёй… «Ешь! Ешь, сволочь!» — орала Алена, и Денис ел, давился и ел, выплевывая изо рта какие-то волосы, червяков, тараканов… Алена склонилась над ним рыдая, и Денис увидел, какой у нее огромный рот, в котором почти нет зубов. Черный, вонючий… Она ловко поддела качающийся передний гнилой зуб, выдернула его и бросила в тарелку Дениса.
— Пумс! — истерически захохотала Алена.
Денис выпрыгнул в окно на траву, сел на землю и попытался снять с лица опутавшие его тонкие длинные спагетти. Внезапно он услышал звонкий смех и увидел невдалеке на крыльце прекрасного дома похудевшую красивую Оксану. Она весело помахала ему рукой и закричала ласково, как собачке:
