Жили-были мужчина и женщина. Мужчина был сильный и благородный, а женщина – красивая и добрая. Они были созданы друг для друга. Но у них не было общего дома, не было общих детей и общих интересов тоже. Даже общего языка у них не было. И общей страны не было, родного общего пейзажа, на который так приятно полюбоваться на закате жизни, идя рука об руку по полю, по берегу или по краю обрыва.
Потому что он был парагвайцем, а она – китаянкой.
Зато они жили долго и умерли в один день.
Нет такого слова заметки по национальному вопросу
У нас на факультете училась рослая и щелоглазая палеоазиатка по имени Лида.
– Знаешь, как меня зовут на самом деле? – спросила она меня, когда мы оказались вечером на крыльце факультета после какой-то там конференции. Странным образом оказались вдвоем. Я закуривал, и она тоже.
– Как? – спросил я.
Она сказала что-то вроде «Лыгыдынлидына».
– Да… – сказал я. – А… а как это переводится?
– Серая утка, низко летящая над замерзающей тундрой … – сказала она и придвинула ко мне раскрытые губы, пахнущие «Примой». Когда я ее целовал, то чувствовал в уголке рта горькую табачную крошку.
– Поедем ко мне, – сказал я, вынырнув из поцелуя, как из полыньи.
– Лучше ко мне, – сказала она. – Общага рядом, соседка уехала, я одна в комнате. Пошли.
Она схватила меня за руку и потянула за собой.
Потом мы лежали на звенючей железной кровати, вжавшись друг в друга, потому что кровать была узкая. Лежали и молча следили, как фары проезжавших машин чертили полукруги по потолку, то слегка освещая комнату, то снова погружая ее в слабую темноту.
Потом мы закурили. Потом докурили, умяв окурки в блюдце, стоявшем на прикроватной тумбочке.
– Я зажгу свет, ладно? – сказала Лида. – Зажмурься.
Я не стал жмуриться, она прошла к двери, включила лампу. Совсем голая. Потом села лицом ко мне, опершись спиной об изножье кровати.
– Дай мне из тумбочки такой мешочек там, – сказала она.
Свесившись с кровати, я вытащил из тумбочки вроде как кисет, кинул ей.
Она достала оттуда плоскую костяную коробку, а из нее – костяную палочку с острым концом. И еще круглую маленькую штучку вроде пудреницы. Я смотрел за ней во все глаза. Она спокойно раскинула бедра, и я увидел, что ее левое бедро изнутри покрыто маленькими коричневыми рубцами.
– Ты что, Лида? – спросил я.
– Не обращай внимания. – И она этой костяной иголкой сильно надрезала себе кожу на бедре. Полилась кровь, она от боли зашипела и сморщилась.
– Ты что? – чуть не крикнул я.
Она левой рукой подтерла кровь, раскрыла эту как будто пудреницу, правой рукой взяла щепотку темного порошка и стала втирать в ранку. Кровь угомонилась. Она сложила все в коробочку, сунула ее в кисет и кинула его мне:
– Положи на место, ладно?
– Ладно. – Я положил мешочек на место, прихлопнул дверку тумбочки и вдруг, что-то поняв, расхохотался:
– Лида, ты как снайпер, да? Засечка на прикладе, да? Шпок – готов! – и засечка?
– Вроде того, – сказала она, шмыгая носом от непрошедшей боли. – У нас такое правило. Чем больше мужчин было у женщины, тем легче ей дома замуж выйти. И вообще чтоб видно было, что она хорошая женщина.
– Да… – сказал я. – Дела…
– Правило такое, – сказала она. – Я тебя не очень напугала? Ты извини, если напугала.
– Нет, что ты! – Я ласково прикоснулся к ее голой ноге. – Лида, скажи, пожалуйста, а ты меня привела, чтобы насечку сделать, или я тебе понравился?
– А я тебе понравилась?
– Да, – честно сказал я. – Я просто офигел, когда с тобой целовался.
– То-то же, – сказала она, засмеялась, перегнулась через меня, взяла сигарету и закурила.
– Постой, – сказал я. – Я ведь первый спросил, между прочим.
– Неважно, – сказала она. – Все равно мы не поженимся. Какая разница?
– Лида, – сказал я, переведя дух. – Ладно, твои дела. Но скажи, зачем ты так мучаешься? Во-первых, больно. Во-вторых, на факультете что про тебя говорят, сама знаешь, наверное?
– Знаю, – сказала она. – Ну и что?
– Лида, – сказал я. – Возьми насеки себе еще полсотни насечек, перетерпи разом, и все, и забудь, и живи нормально, а дома потом все предъявишь в лучшем виде. А то еще нарывать будет, ну его, Лида… – И я потянулся к ней, чтобы обнять.
Но она отпихнула меня, чуть не обжегши сигаретой. И посмотрела мне в глаза. Я никогда не видел такого потустороннего презрения во взоре, обращенном на меня.
– А знаешь ли ты… – медленно проговорила она, затягиваясь и пуская дым через ноздри. – А знаешь ли ты, русское московское это самое… а знаешь ли ты, что в нашем языке нет слова «ложь»?
– Лида… – начал было я, но замолк.
Она докурила, загасила сигарету. Прикоснулась мизинцем к свежей ранке на бедре.
– Кстати, – сказала она, – тебе домой не пора?
– Пора, – я вскочил с кровати, начал одеваться. – Давно пора, давно пора.
– Пока, – сказала она, не оборачиваясь, когда я оделся и встал у нее за спиной.
– Пока, – ответил я. Мне недостало сил обнять ее голые смуглые и худые палеоазиатские плечи. Или поцеловать в жесткую, черную, как рояль, палеоазиатскую макушку.
Я вышел и пошел по лестнице вниз, потом во двор, потом на улицу, потом на троллейбус, потом на метро, потом вышел из метро, потом снова сел на троллейбус, доехал две остановки до дому…
Зато назавтра и остальные два года мы очень мило здоровались в коридоре. И даже иногда курили вместе.
На белом коне этот темный объект желаний
На соседнем факультете приключилась такая история. Там была студентка, прозвище у нее было Шкафчик. Она была маленького роста и вся кубическая. От затылка до пяток и от подбородка до носков у нее все было ровно, безо всяких скульптурностей. У нее были красные щеки со следами былых прыщей. У нее были цыпатые руки с короткими ноготками. У нее были мелко завитые жесткие волосы. У нее был сальный носик. У нее был пористый лоб. У нее были маленькие глазки, на которых были толстые очки минус много. Она, кстати говоря, была неглупая, хотя звезд с неба не хватала. И незлая. На кличку Шкафчик не обижалась. Да, и еще. Из самой обычной семьи: мама – врач, папа – инженер. Или наоборот. Неважно.
Вот. А на третий курс к ним пришел учиться самый настоящий скандинав. Высокий, красивый, блондинистый. С хорошим знанием русского языка. Умница. Интересующийся разными научными глубинами. Почти блестящий студент. И настоящий иностранец к тому же. Нечего и говорить, что все синеглазые, златокудрые и длинноногие красавицы сначала охнули, увидев его, а потом начали за него отчаянно конкурировать.
