Метрополитен был для Анны больше чем средство передвижения — он, словно пуповиной, связывал её с реалиями «настоящей» жизни. Глядя на лица окружающих, их походку, манеру поведения, Анна силилась представить, кем были эти люди, чем они занимались, о чём думали. Она постоянно признавалась себе в том, что, хотя хорошо была осведомлена о секретах корпораций, о жизни простых смертных ей было известно очень мало. У неё сложился узкий круг знакомств, и её двумя привычными маршрутами были дорога на работу и дорога к своей старой квартире, где теперь жила её мама. Анна с детских лет поместила себя в виртуальный мир, и когда теперь всматривалась в лица людей, вслушивалась в их разговоры, ей казалось, что она спит и видит сон.
В глубине души Анна мечтала о другой жизни — о той, которая иногда врывалась в её окно с запахами майского дождя. Тогда её лёгкие раскрывались, как крылья ангела, и пьянящий кислород с жадностью поглощался ими, а кровь разносила всем страждущим членам и клеткам тела бодрящую, звенящую радость. Анна истосковалась по радостям, а может быть, даже и горестям обыденной жизни — жизни реальной, не виртуальной.
Она хорошо понимала, что вырваться из своей рутины ей не по силам, но жизнь людей манила её не меньше, чем манила она Снегурочку в известной пьесе Александра Островского. Страшила ее жизнь ничуть не меньше, чем манила. Результатом этого внутреннего конфликта были подавленность и упадок сил, которые с некоторых пор стали неотъемлемой частью её существования.
Анна заглянула в покачивающуюся черноту за окном. Затем, как всегда не без некоторого удивления, поглядела на своё собственное отражение, летящее поверх этой черноты, через подземный коридор. Светло-зелёные, как весенняя зелень, глаза светились на её чистом лице, окаймлённом спадающими до плеч волосами цвета рыжей осени. Анна закрыла глаза, и ей вдруг показалось, что, как только она это сделала, её призрачное отражение за стеклом вагона осталось в глубине туннеля, а её саму поезд унёс дальше. Она открыла глаза и вздрогнула — её отражения действительно не было видно. Электропоезд въезжал на станцию.
В двери вагона, что были прямо напротив Анны, вошёл бомж. Наверное, после бессонной ночи где-нибудь на улице он дождался открытия метро, и теперь на какое-то время, пока его не вышвырнет милиция, будет наслаждаться теплом и покоем. Всем своим видом этот грязный пассажир неопределённого возраста молчаливо благодарил людей в вагоне уже за то, что его принимают. Осмотревшись по сторонам, он на миг встретился глазами со взглядом Анны. Опытному, намётанному оку бомжа всё стало ясно — она не будет его гнать. Опустив глаза, человек пристроился на противоположной от Анны стороне скамейки.
«Почему он стал таким? — спрашивала себя Анна, закрывая глаза. — Алкоголик? Выгнали из дома? Или, может быть, произошло в его жизни какое-то другое несчастье?»
Когда поезд снова помчался по тёмному туннелю, Анна, чтобы отвлечься от своих мыслей, воспроизвела в голове точную копию схемы линий московского метрополитена — этот сложный лабиринт из двенадцати взаимосвязанных веток. Она даже помнила названия и расположение всех ста семидесяти трёх станций. Зачем, спрашивается? Ведь её собственный маршрут был почти неизменен.
Послышался храп, и Анна открыла глаза. Бомж на противоположном конце сиденья спал, а изо рта у него стекала слюна. Только сейчас Анна по-настоящему почувствовала, как сильно от него воняет. Решив, что человек этот не обидится, если она пересядет на другое место, Анна прошла вглубь вагона. Ей оставалось ехать три остановки.
Без четверти шесть Анна вошла в вестибюль красивого особняка, выстроенного в начале пятидесятых годов. Охрана её хорошо знала, но всё же Анне пришлось пройти через всю обычную рутинную проверку, сопряжённую с входом в офис компании. Прозвучала серия щелчков, и открылись тяжёлые железные ворота, пропуская её внутрь. Ни улыбок, ни приветствий, никаких других эмоций на лицах этих людей Анна никогда не видела. Она даже не без некоторого внутреннего возмущения восхищалась таким недоступным ей качеством.
Анна дошла до конца короткого коридора, где её ожидал второй пропускной пункт. Здесь она должна была ещё раз предъявить свои документы, затем сканировать пальцы и сетчатку и набрать известный ей одной код. Снова защёлкали замки, и Анна заспешила по длинному, ярко освещённому коридору без всяких боковых дверей. Коридор соединял здание, в которое вошла Анна, со зданием, расположенным на другой улице, где размещался главный офис компании. Анна знала, что каждое её движение фиксируется камерами видеонаблюдения и что, скорее всего, чьи-то глаза следят за ней в этот самый момент.
Ступив на территорию этой организации, человек словно обнажался, лишался всякой приватности. Анна знала, что даже в туалетах были установлены камеры слежения. Кроме того, на каждом рабочем месте были сенсоры, постоянно измеряющие температуру тела сотрудника, частоту биения сердца и кто знает, что ещё. Если человек приходил в волнение или находился под сильным стрессом, наблюдавшие за ним операторы всегда могли это заметить. Таким образом должна была предотвращаться самоя мысль о попытке в чём-то обойти организацию.
Подходя к концу коридора, Анна на секунду закрыла глаза и произнесла про себя что-то вроде молитвы, вернее, короткого заявления на имя неизвестного вышестоящего Существа, если такое имеется. В эту минуту Анне хотелось верить, что есть иной бог, чем генерал Смирнов. «Париж стоит мессы», — тихо улыбнулась Анна — совсем недавно она прочла великолепный роман Манна о Генрихе Наваррском, сделавшимся королём Франции посредством перемены веры.
Когда ровно в шесть утра Анна вошла в офис генерала Смирнова, её холодно приветствовала секретарь — женщина совершенно невыразительной внешности, по возрасту, вероятно, около пятидесяти лет, с привычно каменным лицом. Собранные в пучок грязно-серые волосы придавали ей сходство с уставшей старой кобылой. Она казалась тенью своего босса — этого серого кардинала разведки. Секретарь кивнула в сторону двери, обитой красной кожей. Анна набрала в лёгкие побольше воздуха и вошла в офис генерала.
Как только она переступила порог, то сразу поняла, что босс не покидал своего поста всю ночь: аромат свежезаваренного кофе наполнял комнату, а сам генерал Смирнов казался усталым и постаревшим, так что Анне даже стало его жаль. В левой руке он держал большую кружку с кофе, а правой перелистывал какие-то документы. Анна закрыла дверь.
— Доброе утро, Игорь Семёнович, — сказала она.
— Заходи, Дмитриева, — генерал взглянул на неё через стёкла очков в тонкой золотой оправе. Даже после многих лет знакомства с генералом Анна боялась заглядывать надолго в его холодные как лёд глаза. В них было что-то, чего Анне не хотелось видеть. Ей не нравились даже его очки, холодные и острые стекла которых только подчеркивали холод глаз.
— Садись, — кивнул он на кресло напротив. — Ты, должно быть, думаешь-гадаешь, почему я пригласил тебя сегодня так рано?
Он закурил сигарету. Как всегда, это был «Кэмел». Согласно одной из санкционированных сплетен, шеф курил «Кэмел», подражая Вальтеру Фридриху Шелленбергу, возглавлявшему в Третьем рейхе политическую, а затем и военную разведку.
