здесь дала новорожденным покормиться, затем принялась облизывать их. Но вот она снова вскинула голову, оглянулась назад, прижала уши и сначала медленным шагом, потом все быстрее стала огибать подножие высотки. Лосята сдерживали ее ход, и мне хотелось крикнуть: быстрей, быстрей, сосунки, иначе мать погубите!
Какая красавица с детьми! Она спустилась в лощину, пошла по краю болотистого озерца и снова остановилась, будто не зная, куда идти. Но мне некогда было следить за ней, я должен встретить прицельным огнем тех, кто вспугнул ее, встретить и не пропустить в глубь нашей обороны. Огнем и штыком.
Огонь и штык — суровая необходимость в борьбе с вероломным врагом. И как все это понять: с одной стороны, вооруженные до зубов немецко-фашистские войска, стянутые вдоль границы, с другой — красота природы?
Как прекрасно оборудована земля наша! Всего вдоволь в ней. И раздолья, и пищи хватает всем. Глядите, природа-то распахнулась для жизни. Бери жизнь! Обеими руками бери, всем организмом бери. Бери и владей ею по-хозяйски, расчетливо, не жадно. Но именно жадные оглохли и ослепли от своей ненасытности и теперь крадутся к богатствам моей земли, им угодно уничтожить меня, обездолить мою мать. Лосиха и та лишилась от них покоя… От этих дум я ощутил боль чуть выше левого виска в шраме от осколка гранаты. Давно, еще с той поры, когда был в госпитале, я не чувствовал такой боли в голове.
Оглянувшись направо и налево, я снова припал к прицелу…
Справа, уступом ниже, — наш дзот. В нем мои друзья пулеметчики. Среди них Липаев и Терьяков. Смелые и сильные ребята. Терьяков позавчера вернулся с побывки. Вернулся — и сразу ко мне в этот окоп.
— Вот ты где, Федор, зарылся… Днем с огнем не сыщешь. Здравствуй…
Он стоял передо мной без шинели, туго перехвачен ремнем, бодрый.
— Письма тебе от матери и Ани привез.
Лопата выпала из моих рук.
— Как они там?
— Ничего, живут. Гостинец тебе передали!
Мы присели на дно еще необорудованного окопа. На три недели давали Терьякову внеурочный отпуск за пойманного немецкого лазутчика, но он недогулял, вернулся раньше срока на пять дней, однако наказы товарищей выполнил — побывал у родителей однокашников-москвичей.
— Шлем твой, Федя, матери отдал, — рассказывал он с нескрываемой добротой в голосе. — Рада мать была. Повертела в руках шлем, дырочку в нем нашла, пятнышко коричневое рассмотрела и спрашивает: «Федюшкина кровь?» «Да, — говорю, — его!» Всплакнула. Поднесла шлем к лицу, вроде бы принюхалась, опять всплакнула. На видное место, на комод, поставила его звездой напоказ. «Пущай, — говорит, — так и стоит до Федора».
— Значит, верит, вернусь, спасибо ей, — вслух подумал я.
— А это вот тебе. — Терьяков, улыбаясь, быстро развернул газету и извлек из свертка банку меда, подвинулся ближе ко мне. — Наказала довезти в сохранности. Пусть, говорит, Федор полакомится…
Пока Терьяков открывал банку с медом, я все вспоминал мать. Перебирал в уме каждую ее морщинку. И грусть охватила меня: ведь она не знает, что у нас наступили тревожные дни.
Часа два просидел в моем окопе Терьяков, помог мне закончить оборудование стрелковой ячейки и затем пригласил меня в дзот к друзьям.
— У-у, бисова детина, явился! — проворчал на Терьякова всегда добродушный и невозмутимый Иван Дорошенко, полный, лобастый командир пулеметного расчета. — А где гостинцы?
Терьяков недвусмысленно ответил:
— Помнил о тебе, Дорошенко, помнил. Чемодан зеленого лука и ведро меда старшине преподнес, к обеду все на столе будет, отведешь душу.
Жилистый и костлявый, как я, Андрей Новоселов резко махнул рукой:
— Не об этом говорить надо. Вы все о жратве толкуете, будто и заботы другой нет, — укорил он.
— А о чем же гутарить треба? — лениво спросил Дорошенко.
— Неутешные вести ребята принесли.
— Какие вести? — теребя между пальцами обрывок газеты и поднеся его к губам, удивился Мисум Мутовилин. Да так и оставил прилипшую бумажку на губе, поджидая ответа.
— От Кучинских высот ночью наряд прибыл. Рассказывали: на соседней заставе лазутчиков обезвредили. Форма на них наша, знаки различия наши, а враги. В основном немцы… Нахально ведут себя, сволочи. Напрасно, мол, захватили нас, говорят, все равно освободят скоро. Грозятся: красной России конец придет…
— То есть как конец? — возмутился я, готовый вскинуть на плечо винтовку.
— А так понять надо, — продолжал Новоселов, — что ихним солдатам в башку, видать, крепко вбили — на Россию войной идти. Поэтому лазутчики и грозятся.
— Не болтай! — одернул его Дорошенко. И чтобы окончательно успокоить нас и себя, хотя бы для виду, пояснил: — С Германией мир в Москве подписали. Риббентроп ихний и Молотов рядом сидят. Это в газете печатали. А в общем, поживем побачим. Воны замышляют, а нам дремать не треба. Мы их, заразу, каленым железом выводить будем. Другого средства нема для них…
По-солдатски большой и трудный разговор состоялся в дзоте до прихода новой смены. По пути к заставе завернули на учебную площадку, к чучелам для тренировки приемов штыкового боя, и решили закончить трудный разговор штыковым боем.
— Коротким коли!.. Прикладом вперед, удар!.. Назад, удар! Коли! Коли! — стоя рядом со мной, покрикивал проворный Терьяков. Я стараюсь без ошибок выполнять приемы, которые он показывает мне. Но я левша — колю с левой руки (стреляю тоже с левого плеча). Мне думалось, что именно поэтому Терьяков не мог понять меня, требовал так строго и сердито: — Коли! Коли! Коли!..
Рубашка липнет к телу. Рукавом гимнастерки смахиваю пот с лица. Руки взмокли. Правая ладонь скользит по накладке винтовки, как по растопленному маслу.
— Хорош!..
Наконец-то угодил я ему.
Тренировка штыковым боем как бы помогла нам успокоиться.
Так было вчера, точнее, несколько часов назад после короткого сна в ремнях. А сегодня…
Пограничники перед грозой
Дальний шум моторов в воздухе прервал мои думы о вчерашнем дне. Шум нарастал, расширялся по всей тундре и вот уже превратился в рокот. Самолеты!.. Три штуки. Они пересекли границу и неслись, как мне показалось, на меня. На плоскостях жирные кресты. Фашистские пираты… Я вскинул винтовку, но разве можно поймать их на прицел! Они чуть снизились. Из плоскостей заструились белесые жгуты. Тонкие и длинные, с узелками, они дотянулись до земли. Это пулеметные очереди хлестнули по нашей высотке. Одна строчка пуль взъерошила песок возле моего окопа. Частые, как мне показалось игрушечные, хлопки автоматических авиационных пушек не смутили меня. Я успел сделать два выстрела по самолетам вдогон и сию же секунду заметил, как от каждого самолета из-под брюха отвалились по две черных капли. Это уже там, за
