новости утром 24 июля[19], а сэр Эдвард Грей, Секретарь Министерства иностранных дел, характеризовал заявление Австро-Венгрии, как «наиболее страшный документ, какой я когда-либо видел, адресованный одним государством другому независимому государству»[20]. Как и ожидалось, реакцией сербского правительства были замешательство и испуг.
Сербия переживала внутриполитический кризис (см. гл. 4). Накануне здесь состоялись всеобщие выборы. Ее военные силы не были восстановлены после двух Балканских войн. В момент получения ультиматума премьер-министр Николай Пасич участвовал в избирательной кампании и собирался взять несколько дней отпуска. И это были еще не все трудности, с которыми ему пришлось столкнуться. Он вернулся в Белград рано утром 25 июля. Правительство Сербии пыталось потянуть время, возлагая надежды на возможность посредничества короля Италии, дяди принца-регента Александра. Но австрийцы жестко ограничили время и нужно было немедленно решить, был ли еще выбор кроме принятия ультиматума полностью. Есть некоторые свидетельства того, что сербы были готовы принять ультиматум, но возникли возражения против австро-венгерского руководства в расследовании убийства Франца Фердинанда. Этого было достаточно. Австро-венгерскому послу в Белграде были даны четкие указания: если сербы безоговорочно не примут всех пунктов ультиматума, — это будет поводом к разрыву дипломатических отношений. Сербский ответ был передан австрийскому представителю барону Гизлу в 6 часов вечера 25 июля. Гизл сразу охарактеризовал его как неудовлетворительный и в 6 часов 30 минут отбыл поездом в Вену.
О сербской политике в эти гибельные сорок восемь часов существует много мнений, и она до сих пор остается предметом дискуссии между югославскими политиками и учеными. Некоторые считали, что Пасич опасался, что участие австрийцев в расследовании вскроет степень попустительства сербского правительства заговору об убийстве, и поэтому он настаивал на нецелесообразности выполнения данной части ультиматума. Другие предполагали, что настроение сербского правительства изменилось из-за поддержки, предложенной Россией. 24 июля регент Сербии направил персональное обращение к царю, в котором он жаловался на то, что все австрийские пункты были необоснованно унизительны, а время ультиматума очень коротко. «Мы не можем защититься сами. Поэтому умоляем Ваше величество оказать нам помощь как можно скорее. Ваше величество столько раз раньше уверяло в своей доброй воле и мы тайно надеемся, что это обращение найдет отклик в вашем благородном славянском сердце»[21]. И еще до того, как это послание получили в Санкт-Петербурге, было ясно, каким будет ответ. Как только Сазонов выслушал пункты ультиматума Сербии от австрийского посла, он обвинил правительство Австро-Венгрии в умышленной провокации войны: «Vous mettez le feu a l’Europe!»[22]. Он сразу заявил, что на следующий день, 25 июля, царь объявит о частичной мобилизации, хотя распоряжения о мобилизации не были еще отданы. Об этом сербское посольство в Санкт-Петербурге передало своему правительству в Белграде[23].
На всем протяжении кризиса германское и австрийское правительства испытывали риск того, что австрийские требования к Сербии спровоцируют вступление в войну России, что в свою очередь могло привести к европейской войне. Тем не менее они верили, что решительные действия Австрии, поддерживаемые Германией, сделают это маловероятным. Хотя риск и существовал. Тиза докладывал германскому послу: «Монархия должна принять энергичные решения и продемонстрировать свою способность выживать и положить конец невыносимым условиям на юго-востоке»[24]. В Германии многие ответственные деятели придерживались точки зрения, высказанной баварским представителем в Берлине: «…в народе существует мнение, что для Австрии наступило время, когда решается судьба, и поэтому мы, не сомневаясь, согласны на любые меры, которые должны быть предприняты, даже с риском войны с Россией»[25]. В течение следующих дней после предъявления Австрией ультиматума Белграду 23 июля становилось все более ясно, что люди в Берлине и Вене, верившие, что жесткие меры Австрии и заявление о поддержке ее Германией остановят Россию, глубоко ошибаются.
К 24 июля британское правительство начало проявлять глубокое беспокойство по поводу сложившейся ситуации. Накануне граф Менсдорф, посол Австро-Венгрии в Лондоне, сообщил лично Грею о намерениях Австрии потребовать от Сербии выполнить условия ультиматума в строго лимитированное время. Грей так оценил этот шаг Австрии: «Возможные последствия данной ситуации могут быть ужасны. Если четыре великие державы Европы — Австрия, Франция, Россия и Германия — будут вовлечены в войну, это повлечет расход таких колоссальных сумм денег и создаст такие препятствия торговле, что произойдет совершенное разрушение европейских финансовых систем и промышленности. В больших промышленных государствах положение дел будет хуже, чем в 1848 г., и трудно представить победителей в этой войне, многое будет совершенно разрушено"[26].
На следующий день Грей заявил, что Британия, Германия, Франция и Италия, «которые не имели прямых интересов в Сербии, должны действовать вместе для сохранения мира, соответственно в Вене и Санкт-Петербурге»[27]. Тем временем Грей переговорил с французскими и немецкими послами, и понял, что войну между Австрией и Сербией не удастся локализовать. Поэтому 26 июля он предложил правительствам Италии и Франции поручить их послам в Лондоне провести с ним конференцию «с целью найти способ предотвратить осложнения»[28].
Ко времени, когда приглашения Грея были вручены, две страны, находившиеся в кризисе, уже планировали военные действия, хотя никаких необходимых шагов еще не было предпринято. 25 июля германское правительство настаивало на том, чтобы Австрия немедленно начала военные действия против Сербии, так как любое «промедление начала военных операций рассматривалось… как великая опасность из-за вмешательства других держав»[29]. На следующий день генерал Конрад, начальник генерального штаба Австро-Венгрии, вынужден был признать, что планы мобилизации не позволяют атаковать Сербию до 12 августа: и поэтому возник вопрос, стоит ли объявлять войну, если это не может быть подкреплено немедленными действиями. К 27 июля позиция Бертольда одержала верх и было решено, что объявить войну нужно 28 июля. Бертольд надеялся, что это испугает сербов и приведет их к полному повиновению без военных действий. Война объявлялась не только из-за неудовлетворительного ответа сербов на австрийскую ноту от 23 июля, но и потому, что сербы якобы атаковали на боснийской границе подразделение австро-венгерской армии (впоследствии оказалось, что это донесение было ложным). Сербская армия была мобилизована немедленно после получения ультиматума. 26 июля царь согласился лично объявить частичную мобилизацию только в военных округах Киева, Одессы, Москвы и Казани. Таким образом, поскольку Австрия и Россия задержали мобилизацию и начало военных действий, оставалась возможность проведения переговоров, предложенных Греем. Однако ответ, который он получил от германского правительства вечером 27 июля (после того как французы и итальянцы согласились на конференцию), положил конец надеждам на мирный исход. Ягов заявил, что этот вопрос касается только России и Австрии и может быть решен прямыми переговорами между ними. В этот момент, казалось, еще была возможность проведения переговоров между Россией и
