же похудел лицом, стал ниже ростом, сквозь зубы промычал:
— Извините-с, это я так-с, к слову просто, о премиальных..
Выжигин имел свойство успокаиваться быстро, и теперь ему было просто жаль Остапова, поэтому, отводя взгляд, Степан Андреевич приказал:
— Достаньте все необходимое для дактилоскопического анализа.
Лакированные сапоги предполагаемого убийцы стояли рядом со стулом, на котором громоздилась брошенная кое-как одежда. Зачем Вы жиги ну нужно было убеждаться в том, что на гладкой поверхности кожи остались отпечатки пальцев именно надворного советника Арханоса, он пока не знал. Скорее всего, хотелось показать Остапову и другим сотрудникам свое умение пользоваться методом, который рекомендовался на курсах как самый передовой и многообещающий. Выжигин взял в руки вначале один сапог, потом другой — сквозь увеличительное стекло лупы были отчетливо видны отпечатки пальцев. Скоро меловая пудра легла на кожу, а Выжигин немного трясущимися пальцами, понимая, что Остапов придирчиво следит за каждым его движением, кисточкой из верблюжьего волоса осторожно размазал пудру по тому месту, где имелись отпечатки, тотчас ставшие еще более заметными.
— Прекрасно! — похвалил сам себя Выжигин и бросил фотографу: — Попрошу сделать снимок. Только уж постарайтесь угол как можно удачней отыскать.
— Отыщем, господин надзиратель, не сомневайтесь, — приготовился к съемке фотограф, а Степан Андреевич стал присматриваться к мертвому телу.
«Лежит, вытянув руки по швам, — размышлял Выжигин. — Так что же, кинжал ей вонзили в грудь, когда вот так лежала, или убийца уже потом придал женщине это спокойное положение?» Вдруг даже не мысль, а вопрос, мимолетный и, возможно, никчемный, осветил на миг сознание Выжигина.
— Вукол Кузьмич, — негромко обратился он к старичку врачу, — а могла бы медицина сказать мне точно и определенно: перед смертью эта женщина имела… соитие с мужчиной, оставившим здесь одежду?
Врач серьезно глянул на Выжигина через пенсне:
— Вначале подайте мне обладателя этой одежды, мы сделаем анализ и, может быть… Впрочем, я осмотрел тело убитой: внешний осмотр скорее говорит о том, что женщина не успела исполнить своих служебных обязанностей, но если тело доставят в покойницкую…
— Да, я распоряжусь отправить труп в морг нашей части. Вы займетесь им?
— Свои служебные обязанности, — улыбнулся врач беззубой доброй улыбкой, — я всегда исполняю.
Выжигин уже хотел было дать команду готовиться к отъезду, как вдруг его внимание привлекла картина, часть которой выглядывала из-за убогой ситцевой портьеры, повешенной, наверное, красы ради в изголовье кровати. Он отодвинул в сторону цветастую ткань и увидел прекрасную и, как видно, очень дорогую гравюру неизвестного ему художника — Мария Магдалина, воздевшая к небесам глаза, в молитвенной позе сидела перед толстой книгой с подложенным под нее черепом. Рядом с грязной, отвратительно пошлой «Ледой с лебедем» эта гравюра выглядела роскошным цветком, каким-то чудесным образом выросшим посреди истоптанного, заросшего сорняками поля.
— Это Леночки картина, — услышал вдруг Выжигин чьи-то тихие слова и обернулся — у дверей стояла горничная Даша, понявшая, чем залюбовался Выжигин. — Она с нею в наш дом и пришла…
— А почему же… прикрыта? Будто спрятана? — невольно кривя губы от какого-то нехорошего, гадливого чувства, спросил Выжигин.
Девушка немного смутилась:
— Не позволено у нас ничего священного — оскверняется в таком подлом месте. Скрывала…
— Хорошо, — вдруг вспомнил Выжигин о найденной подвязке. — А вот это, — он достал из пакета круглый эластик с пятнами крови, — как могло в коридоре оказаться?
Горничная испуганно замотала головой, точно это именно ее и пытались обвинить в каком-то беспорядке:
— Сама не знаю! Народу тут много всякого ходило. Может, поддал ногой кто-то, а она и вылетела в коридор, ага, ага.
Больше Выжигин ни о чем расспрашивать не хотел. Отдав околоточному надзирателю команду направить труп убитой в покойницкую участка, сказал Остапову:
— Ну а теперь и поедем на вашу Дегтярную, за господином Арханосом. Вдвоем-то с этим голоштанным надворным советником справимся?
— Еще как справимся, Степан Андреич! Я бы вместе с ним еще и двух коллежских асессоров мог в каталажку прихватить, — весело ответил Остапов, надевая при выходе из спальни убитой свою форменную фуражку.
3. «А В БАНЯХ ТАРАСОВЫХ ТОЖЕ ВЕСЕЛО!»
Остановили ночного, полусонного и злого извозчика и поехали на Дегтярную, хотя до нее можно было дойти и пешком. «Ванька» был нужен затем, чтобы тут же забрать Арханоса и отвезти его в полицейский дом, и все сейчас представлялось Выжигину простым, примитивным, как грабли или топор, и он сам себе в этих тупых, мало заслуживающих почтения действиях виделся каким-то недоразвитым деревенским дурачком, которого-то и в поле с плугом отправить нельзя, а можно поручить лишь стадо, да и то не коров, а глупых овец.
Остапов вез с собой тюк с одеждой надворного советника, которую собирался сунуть ему прямо под нос в качестве доказательства вины. Правда, городовой-сыщик сомневался в том, что Арханоса они застанут дома. Убийца, бежавший из борделя голым, наверняка воспользовался извозчиком, прикрывшим его кожаным фартуком, каким всегда закрывают седоков во время дождя, — не побежал же Ар-ханос по городу нагишом! Но поехал надворный советник не домой, а к кому-нибудь из приятелей, чтобы одолжиться и одеждой, и деньгами. Выжигин тоже не верил в успех предприятия по поимке убийцы проститутки, но исполнять положения инструкции он должен был до конца.
Прибыв на Дегтярную, к нужному дому, стали стучать в окошко дворницкой. Стучали долго, но потом послышалась возня, какое-то рычание и наконец черная брань. Открылась дверь. Дворник, в тулупе на голое тело, бородатый и страшный с перепоя, проревел:
— Чаво надо? Кулака мово давно не пробовали?
Узнав, что явились из сыскной полиции, притих, долго не мог войти в суть вопроса — дома ли надворный советник Арханос?
— С вечера не выходил. У себя спит-с, — изрек наконец привратник. — Я с десяти часов и ворот никому не открывал.
— А теперь пойди-ка и открой! — приказал Выжигин, хотевший спать и уже ненавидевший себя за то, что дал согласие пойти служить в сыскную полицию. В голове даже блеснула страшная, никогда не приходившая к нему мысль: «И какого дьявола я тогда, когда в мой взвод летели камни, не отдал приказ открыть по бунтовщикам огонь?» Ему еще вспомнились сейчас слова князя Сомского о неудержном характере русского народа, во исправление которого он и стоял сейчас в этой грязной, провонявшей водкой и кислой капустой дворницкой.
Прошли во двор, дворник не спеша подвел к нужному подъезду, поднялись на третий этаж. На дверях медная табличка:
АРХАНОС ИВАН ТРОФИМОВИЧ надворный советник.
Начали звонить. Кто-то внутри громко сказал, что никакой полиции не откроет, но дворник, голос которого
