Диана кивнула.
— Но самое прекрасное в тебе, — продолжал Моран с жаром, — это способность на деструктивный поступок. Ты в состоянии взять ножницы и уничтожить настоящее произведение искусства.
— Оно не было настоящим, оно не было произведением, оно не было искусством, — отчеканила Диана.
Моран вылил коньяк в колу и отпил сразу полстакана.
— Не согласен с тобой по всем трем пунктам! — жарко воскликнул он и обтер лицо перчаткой.
На верхней губе Морана остались черные разводы.
— Вы испачкались, — сказала Диана.
— Такова судьба любого Мастера, — отрезал Моран. — Если ты творишь, ты неизбежно пачкаешься. Ремесло не дается в руки чистюлям. Ты должна это знать.
— Да нет, вы лицо сейчас испачкали…
— А, это. — Моран взял салфетку и принялся яростно тереть губы. — Чистил сапоги и заодно нагуталинил перчатки. На тюбике было написано, что эта штука хорошо действует на искусственную кожу. Превращает в настоящую. Что, конечно, полная чушь. Но я подумал — «а вдруг» — и начистил. А потом забыл. Вот сейчас ты напомнила…
Он бросил грязную салфетку на пол и взял другую.
Диана постукивала по своему стакану кончиками ногтей. Так делала мама. Очень по-взрослому. Почти все равно, что накраситься маминой французской косметикой.
Моран впал в задумчивость, настолько глубокую, что сам того не замечая вслух проговорил:
— Целый год жену ласкал…
От удивления Диана вздрогнула, а потом криво улыбнулась:
— И кто из нас двоих Сонечка Мармеладова?
— Ты тоже читала? — обрадовался Моран.
— Разумеется. Все читали. Это есть в школьной программе.
— А вот и нет, — сказал Моран. — В программе оно, может, и есть, но читали далеко не все, а кроме того, большинство взрослых об этом вообще забыли. Улавливаешь мою мысль?
— Вы возвращаетесь к идее о том, что я еще маленькая.
— Да, — кивнул Моран. — Именно так. Ты дитя, а дети безжалостны. К тому лее ты мастерица, следовательно, способна уничтожить что-нибудь большое и значительное. Независимо от того, насколько труден в исполнении подобный деструкт.
— Я думала, мастера создают, а не уничтожают, — возразила Диана.
— Чушь! — рявкнул Моран. — Примитивное и пошлое представление о мастерах, которое следовало бы искоренять из обывательских мозгов оперативным путем, если другим не получается! Истинный мастер твердо уверен в том, что в любой момент может создать новую вещь, получше прежней, и потому недрогнувшей рукой отправляет в небытие абсолютно любые, даже самые ценные и трудоемкие творения.
К ним подошел официант, неодобрительно посмотрел на брошенную на пол салфетку, но поднимать не стал и даже носком ботинка не отодвинул. Кисло осведомился, не принесли ли еще что-нибудь. Моран сказал:
— Тебе-то какое дело?
Официант пожал плечами. У него в кармане черного фартука, дважды обернутого вокруг худых бедер, зазвонил мобильник. Официант выдернул мобильник и сказал:
— Ага. Ну. Нет еще. Ага.
И ушел куда-то в темные недра подземной кафешки.
Моран проводил его глазами и снова повернулся к своей спутнице:
— Ну что, пойдем?
— Надо заплатить, — остановила его Диана.
Моран так и плюхнулся на стул, с которого уже было поднялся.
— Что надо?
— Заплатить, — повторила она потверже.
— Ну вот еще. У меня и денег с собой нет.
Диана полезла в карман пальто и вытащила сотню. Моран с любопытством следил за ней.
— У тебя всегда в карманах деньги?
Она держала сотенную двумя пальцами, отстраненно и даже как будто брезгливо, и смотрела на Морана. Неожиданно до него дошло, что и отстраненность, и особенно брезгливость эти относились не к деньгам, а лично к нему, к Джуричу Морану. Такой вот тонкий, опосредованный способ сообщить человеку, что он — дерьмо. Заманил девушку в кафетерий и выпил колы с коньяком за ее счет.
— Убери бумажку, — прошипел Моран. — Спрячь ее в карман. Я видел, какие тут цены. Сотенной все равно не хватит. Бежим!
— Что? — растерялась Диана.
— Бежим!
Моран схватил ее за руку, выдернул из-за стола, вытолкнул из кафешки и поволок за собой по набережной.
За ними, кажется, гнались.
Диана вжала голову в плечи и боялась оборачиваться. У нее онемели ноги. Во всяком случае, стали какими-то чужими. Как будто к туловищу приставили два бревна на шарнирах. А вот левая рука, за которую тащил ее Моран, болела по-настоящему.
Моран мчался, пригнувшись к земле, стелясь, как волк или поземка, длинными прыжками. Вихлявое пальто развевалось за его спиной, заметая следы.
Западный ветер, ошалев от тысячи крохотных переулков, совершенно сбился с пути и метался, как обезумевшая птица.
То он хлестал Морана по левой щеке, то по правой, то пытался остановить, воздвигая незримую стену у него перед грудью, так что Морану приходилось идти на таран.
Наконец они с Дианой влетели в подъезд и захлопнули дверь. Задыхаясь, Диана упала на грудь Морану. Он подержал ее за трясущиеся плечи, потом отодвинул:
— У тебя какая-то неприятная влага на лице.
Диана шмыгнула носом. Если у нее и слезились глаза, то теперь от ярости они совершенно высохли.
— Кстати, у нас в подъезде нет домофона, — заметил Моран. — И замка, соответственно, тоже нет. Сюда может войти кто угодно. И в любую минуту. Не боишься, а?
Диана молчала.
— Пойдем ко мне, пересидим, — дружески предложил Моран.
— Не надейтесь, — отрезала Диана.
— Тебе надо переодеться, иначе тебя узнают и оштрафуют. Сообщат родителям и по месту учебы. Неприятностей наделают.
— Я не пойду к вам в квартиру, — сказала Диана. — Вы это поняли?
— Нет.
— Слово «нет» — самое труднопонимаемое в языке.
— Избавь меня от банальностей, — поморщился Моран.
— Я мастерица и способна на деструкт, — заявила Диана. — Мне можно.
— Ого! — Моран глянул на нее так, словно ей удалось пробудить в нем новый интерес. — Послушай, Диана, но ведь я тебя приглашаю не просто на частную квартиру. У меня здесь бюро экстремального туризма.
— Ага, — нехорошо хихикнула Диана. — Продаете путевки в один конец.
Моран заморгал. Можно подумать, его только что публично уличили в краже конфет.
Потом признался честно:
— Иногда и впрямь получается путешествие в один конец, без возврата. Но моей злой воли тут нет. Я никому не желаю дурного. И уж тем более не убиваю маленьких девочек. Это делают другие. И не здесь.
