оно только приумножалось, растекаясь по сотворенному миру и раз за разом отливаясь в ее обличье заново, повторяя запах, свет, черты лица…
«Плохо смотришь, плохо чуешь! Они воняют потом, как человечьи дети, смотрят глазами получеловека… Моя добыча!»
Тонкая жилка билась на шее правого детеныша, хрупкой, на один укус. Он закрыл глаза, оскалился на мгновение и зажал детенышей под мышками, укрывая плащом. Если не смотреть и только сосредоточиться на запахе дома и пряностей, может, Зверь снова заткнется.
— Я пришел за вами, — сказал он хрипло.
— А ты кто? — повторил правый детеныш, шебурнув ногами под плащом. — Я тебя не знаю.
Щенячья назойливость бывает столь же невыносима, сколь смешна, и Келегорм порадовался, что вспомнил об этом только сейчас. А то может еще захочется разбить голову о ближайшее дерево… им или себе.
— Да, ты кто? — спросил левый щенок, высовываясь из-под плаща и цепляясь за кафтан, словно хотел залезть ему на плечи по-котячьи. — Почему у тебя одежда черная? Как тебя зовут?
— Турко. Сильный, — повторил он на синдарине.
— А почему ты нам помогаешь? Вы же сами напали.
— Тихо, — проворчал он. — Нужно выйти к реке, чтобы вернуться во дворец.
— Почему ты помогаешь? — эхом с другой стороны.
От щенят дурманяще тянуло Лутиэн, теплым домом, дымом очагов, и чувствовать это придется всю дорогу, впервые осознал Келегорм. Чувствовать запах чужого дома и слышать болтовню чужих щенят этой крови…
«Добыча» — сдавленно рычал Зверь.
«Мое», — фыркнул Хуан сквозь звериную шею.
«Дурень…» — тепло сказал Искусник из глубины памяти, словно никуда не исчезал, и стало немного легче.
— Почему? — тянули щенята.
— Тихо, — повторил он, встряхивая их. — Потому что отец попросил найти вас и вернуть во дворец.
Щенята взвизгнули хором с двух сторон.
— Он ищет нас? Ты отнесешь нас к нему?
— Мы вернемся во дворец. Сидите тихо.
«Тогда, наверное, доживете».
Следовало найти любой овраг и спуститься по нему к реке, другого способа он не видел. Снег валил все гуще, даже его свежие следы расплывались на глазах, и Келегорму казалось, что ветер метко швыряет мокрые комья прямо ему в лицо. Он ясно помнил путь по Дориату, взаимное положение реки, дороги и дворца, но где он по отношению ко всему этому, представлял лишь примерно, и стороны света определить стало невозможно. Даже когда рассветет, при таком снеге по солнцу ориентироваться не выйдет.
Никогад прежде с ним такого не бывало!
Помнится, кружа, он в одном месте проходил ложбину, вполне способную перейти в овраг. Келегорм восстановил в памяти последний круг, развернулся и побрел в сторону той ложбины, отворачивая лицо от ветра. Под весом детенышей его слегка перекашивало на левый бок, и шаги отдавались где-то под ребрами, но покуда все оставалось вполне терпимо.
— Турко. — Повторил правый щенок. — Я Элуред. А он Элурин.
— Мы не знаем, где река, — вступил снова левый. — Мы хотели убежать подальше от того злого, а потом вернуться к ней, но пошел снег и мы запутались.
— Мы очень испугались.
— Какой драуг вас понес по дворцу, когда пришли чужаки? — спросил Келегорм скорее у леса и снегопада, чем у щенят — как известно, щенятам не нужно вовсе никакого драуга, чтобы куда-то залезть, вылезти с другой стороны и убежать некстати.
— Мы испугались за отца и хотели помочь, — донеслось слева.
— Мы не хотели, чтобы нас отсылали с женщинами и детьми, как сестру! — возмущенно сказали справа.
Еще и сестра, Моргот побери этих торопливых полукровок аж с тремя детьми в неполную сотню лет!
— Можно подумать, ты бы усидел, — пробурчали слева ему в подмышку.
— Но потом мы увидели этих, в черном, огромных, и спрятались, а потом еще раз перепрятались, ближе к выходу.
— А потом тот здоровый злюка нас заметил и поймал.
— И утащил из дворца и пригрозил разрезать на куски, если мы туда вернемся, и мы убежали.
— Волк грязный! — храбро выругался щенок слева.
— Помойный! — немедленно добавили справа.
— Вонючий!
— Гавкучий.
— Тихо! — рявкнул Келегорм в который уже раз, спускаясь в ложбину. Ветер здесь притих, но и сумрак сгустился до непроглядного, и трудно было понять, куда снижается дно и снижается ли вовсе.
Почему он не убил короленыша сразу? Зачем позволил сказать о щенятах? Нет, еще хуже, за каким Морготом он потащился сюда выполнять его просьбу и теперь блуждает в лесу под щенячий скулеж? Так, кажется, дно едва заметно понижается влево, значит, повернем налево и будем надеяться, что это к реке…
— Почему ты сердишься? — спросил шепотом левый щенок.
— Ему плохо, Рино, — прошептал в ответ правый. — Ты что, не видишь?
— Почему ты всегда что-то такое видишь, а я нет? — возмутился левый.
— А ты не хочешь!
— Ты всегда кричишь, что тоже не хочешь!
— Зато ты кричишь что хочешь, а на самом деле никак не хочешь захотеть.
— А ты не хочешь не хотеть, что ли?
…Поваленное дерево выплыло из сумрака, а затем корни начали нещадно цепляться за ноги. И ветер вдруг развернулся и задул вдоль лощины, ухитряясь порой плюнуть в лицо Келегорму мокрым снегом. И сугробы стали глубже, щенков на землю так просто не спустить. Это нечто значило, но между всей кутерьмой внутри и снаружи он не мог понять, что именно, а идти становилось все труднее. Но дно лощины несомненно понижалось, под ногами чавкало и хрустело льдом, а значит, здесь появился ручей, и он приведет их к Эсгалдуину рано или поздно. Скорее поздно, с этими корнями и упавшими стволами, но приведет.
Когда Келегорм провалился в воду по колено в третий раз, в то же мгновение получил в лицо снежный плевок, едва не потерял равновесие и ощутил, как тупая боль ввинтилась под ребро, он все же решился сделать передышку. Пошатываясь, добрался к стене оврага, тянувшейся в обе стороны не хуже крепостной, и сел на первое, что показалось годным. Черная коряга скрипнула, но в труху не превратилась, и то ладно. Пригревшихся детенышей он опустил в сугроб, смутно надеясь, что те взбодрятся, начнут кидаться снегом и устроят прочие щенячества,
