*
Современное подобие с первой волной евразийцев состоит в следующем. После краха Советского Союза патриотам понадобилась новая доктрина. Как писал в газете «Завтра», еженедельном органе этих кругов, один из мыслителей российских правых: элита без идеологии – угроза. И верно то, что обладающее чувством собственного достоинства политическое движение нуждается в идеологии: одних только интересов недостаточно. Что же могло бы стать идеологией в посткоммунистической России?
Дугин в свои молодые годы попробовал фашизм, но это не было такой хорошей идеей, даже если соответственно принарядить его. И консерватизма в старинном стиле, как показал опыт других стран, было не достаточно – он был неинтересным, даже скучным. Дугин смотрел на опыт антидемократических, антилиберальных европейских Новых правых. У них были кое-какие идеи, но ни одна из них не была действительно успешной. Ни одна из этих групп не могла стать массовым движением или, по крайней мере, приобрести позицию с реальным влиянием.
В этот момент евразийство было заново открыто как чрезвычайно хорошо подходящий идеологический программный пункт. Евразийство было патриотическим/авторитарным, антидемократическим, националистическим; оно было, прежде всего, подходящим для «ревизионистской» власти, пытающейся вернуть территории, которые были потеряны. Оно было антикапиталистическим – то есть, выступало против олигархов – но не слишком радикальным в этом отношении. Оно было достаточно расплывчатым, чтобы подойти для людей и групп со сложными представлениями о политике и мире. Внезапно все открыли евразийство – старая/новая компартия, Владимир Жириновский, и даже Путин, который тоже сказал, что является евразийцем. Но именно Дугин был первым в этой области.
Возможно, евразийства не было достаточно, и требовались заимствования из фашизма и популизма. Но это могло быть сделано, не заходя слишком далеко в этом направлении, в конце концов, не существовало никакого систематического культа лидера, никакой единственной государственной партии. Евразийство в этом контексте не было совершенно бессмысленным, но его всегда можно было интерпретировать разными способами. Имена и термины мало что значили, нацистская партия с начала до конца называлась НСДАП, что означало национал-социалистическую рабочую партию Германии, даже при том, что рабочие в ней были слабо представлены в сравнении с другими классами. Но какое это имело значение?
Это не должно наводить на мысль, что концепция «Евразии» была обманом, жульничеством. Некоторые, без сомнения, искренне верят в этот вид мифологии; другим евразийство понравилось, потому что его можно было интерпретировать очень многими различными способами. Это открыло путь к союзам с другими партиями и силами в Европе. У «консервативного» и «неофашистского» были свои недостатки. Зато слово «евразийский» было намного более нейтральным и имело очень немного недостатков; оно могло привлечь почти всех. В 1920-х годах евразийство действовало как мост для признания Советского Союза, и при этом без обязательной веры в марксизм-ленинизм. В настоящее время оно могло служить в подобном качестве, принимая политику нынешнего правительства, консервативную или ультраконсервативную.
Что касается внешней политики новой России, то представление России как евразийской державы могло бы облегчить более близкие отношения с тюркскими народами, возможно, также с Дальним Востоком. Россия была бы одной из нескольких держав в великой коалиции, основанной на тесном экономическом и политическом сотрудничестве.
В этом месте сложности такой стратегии становятся очевидными. Коалиция этого рода с российской точки зрения имеет смысл только тогда, если Россия играет в ней ведущую роль. Поскольку это – ее историческая миссия: Россия, занимающая второе место рядом с группой тюркских государств или как сателлит Китая, немыслима. Но почему тогда не коалиция равных? Потому что различия во взглядах и интересах слишком велики, а движущие силы мировой политики не следуют законам равенства. И в плане численности своего населения, и в отношении своей экономической мощи, Россия не играет главенствующую роль по сравнению с потенциальными членами евразийской коалиции. У нее даже нет монополии на владение ядерным оружием.
Это могло бы быть иначе, если бы существовала какая-то большая угроза, общий враг, и неоевразийцы очень старались представить Америку и Запад вообще в качестве такого врага. Но Европа постепенно становится все более слабой, и поскольку американская внешняя политика склонялась к уходу из мировой политики и к смещению центра своего внимания из Атлантики к Тихому океану, неоевразийцам отчаянно понадобится враг, и им будет очень трудно найти его.
Что остается от Монгольской империи как от модели? Ее отношение к религии, возможно? Православная церковь этому вовсе не обрадовалась бы. Или же вера в то, что история кочевников является образцом для будущего объединения судеб народов и стран? Пусть Европа и находится в плохой форме, но как бы ни смотреть на это, непонятно, что евразийское прошлое может предложить России в двадцать первом веке.
* * *
Учитывая нынешнее российское увлечение, официальное и неофициальное, евразийством, Азией, и, прежде всего, Сибирью, следовало бы ожидать больших усилий со стороны Кремля по укреплению его связей в Азии. В 2014 году Путин назначил одного генерала своим специальным уполномоченным, который должен был заниматься нуждами и развитием регионов к востоку от Урала. Но общее впечатление было таким, что этими территориями просто пренебрегли, что привело к широко распространившемуся негодованию и даже некоей форме сибирского сепаратизма. Антикремлевские демонстрации произошли в таких городах как Новосибирск, и в Москве с опозданием осознали, что нужны срочные меры. Так внезапно открылся новый фронт, и новые проблемы встали перед Кремлем в том месте, где их меньше всего ожидали.
Российская геополитика
Термин «геополитика» был впервые использован примерно в 1898 шведским географом Рудольфом Челленом, и он был первоначально синонимом политической географии с некоторыми дополнительными мыслями, заимствованными из политической философии. Он отличался от других аспектов географии, таких как физическая география. Однако за очень короткое время этот термин приобрел определенные значения, очень сильно изменяющиеся в зависимости от страны, где он употреблялся, и от политических взглядов тех, кто его использовал. Челлен, член шведского парламента, принимал активное участие в политике. Он был прогермански настроен, и его главный труд был написан на немецком языке. Общая идея геополитики носилась в воздухе. Фридрих Ратцель, немецкий профессор, был соучредителем новой школы; в 1897 году вышла его книга «Politische Geographie» («Политическая география»). Альфред Мэхэн, адмирал американского флота, был другим ранним автором, писавшим на эту тему; свой труд «Влияние морской силы на историю» он впервые опубликовал в 1890 году. В 1902 году в Великобритании вышла книга Хэлфорда Маккиндера «Британия и британские моря». И Карл Хаусхофер, самый известный пример немецкой школы, был в это время офицером баварского генерального штаба. Его работы появились несколько позже, но его идеи были также сформированы приблизительно в то
