Когда в 1840 году его выбрали главой семьи, в Белграде едва ли можно было насчитать дюжину каменных домов в европейском стиле — все остальные были из дерева, так же как и обветшалые мечети и турецкие казармы; окрестности вокруг города представляли собой зловонную болотистую местность, где скрывались хищники и воры.
Михаил был любимцем деда; он часто возил внука по местам боевой славы сербских патриотов в битвах, где те побеждали, а также по местам более многочисленных битв, в которых сербы терпели поражения. В 1804 году дед Василович, тогда мальчишка, был свидетелем мучительной смерти посаженных на кол христиан и того, как в насмешку над обрядом крещения бросали в кипяток маленьких детей, как насиловали онемевших от горя окровавленных женщин. Стены белградской крепости украшали отрубленные головы семидесяти двух сербских патриотов, а в провинции Шумадия[6]те, кто не были перебиты, бежали в леса.
Больше всего Михаила удивляло, с каким бесстрастием дед говорил обо всем, вспоминая прошлое, и казалось, что все эти ужасы, как бы кошмарны они ни были, являлись для старика Василовича частью тех прав, которыми обладали оккупанты.
Турки были жесточайшими угнетателями, но и сербы, постоянно борющиеся с ними, в жестокости нисколько не уступали. Легендарный Черный Георгий, или Карагеоргий[7], предводитель первого — и поначалу успешного — восстания[8]против янычар, турецких войск, установивших в Сербии режим поистине страшного террора, был отважен и кровожаден, как тигр. Обладая огромным ростом и большой физической силой, он беспощадно наказывал каждого, кто хотя бы в малейшей степени нарушал его моральный кодекс. Собственными руками Карагеоргий привел в исполнение более ста двадцати смертных приговоров. Даже родственники не были застрахованы от его приступов ярости: родного брата он сам повесил на фронтоне дома, уличив того в изнасиловании. Обольстившись успехами в начале борьбы, Карагеоргий счел возможным покуситься на власть султана[9], что привело к гибели сербского войска. Кроме того, он вынужден был застрелить собственного отца, чтобы старик не попал в руки наседавшего врага, а сам бежал в Австрию, бросив остатки своего войска на произвол судьбы.
Жестокая месть турок побудила соперника Карагеоргия — человека по имени Милош Обренович[10], тоже неграмотного свиновода, — вновь разжечь пламя борьбы за свободу сербов. Такой же бесстрашный, но гораздо более хитрый, чем Карагеоргий, он, заверяя Высокую Порту в своей преданности, ограничивался борьбой с теми нерегулярными турецкими частями, которые истязали и грабили беззащитное сербское население.
Эта тактика Милоша и его дипломатический талант были вознаграждены. В 1817 году он получил титул кнеза — наследного князя Сербии, а султан Махмуд II предоставил краю своего рода автономию. Хотя Милош Обренович, как истинный христианин, не питал к своему мусульманскому властителю ничего, кроме презрения, был он на самом деле в значительной степени больше азиатским правителем, чем европейским князем. Всякого, кто выступал против него, подвергали колесованию, ворам отрубали правую руку, а за более мелкие преступления били палками. Эти жестокие наказания еще долго применялись и после смерти Обреновича.
Милош был, с одной стороны, мудрым основателем современной Сербии, но, с другой стороны, он был и жестоким тираном. Когда в 1839 году вспыхнувшее восстание вынудило Милоша Обреновича отречься от престола, его место занял старший сын — Милан, а затем брат последнего — Михаил. Оба правили недолго, так как скупщина, сербская палата депутатов, была сыта по горло Обреновичами и возвела на трон одного из Карагеоргиевичей, Александра, сына Черного Георгия.
Спустя пятнадцать лет Александр Карагеоргиевич был смещен, и вновь на престол позвали старого, дряхлого Обреновича. После смерти Милоша в 1860 году ему вновь наследовал сын Михаил[11], который за время своего второго царствования показал себя в высшей степени талантливым и умным правителем из всех, когда-либо занимавших сербский трон. Его правление закончилось точно по-балкански: сторонники клики Карагеоргиевичей убили его. Однако убийцы не достигли своей цели: Карагеоргиевичам не удалось снова занять трон. Скупщина единодушно проголосовала за возведение на престол племянника князя Михаила — пятнадцатилетнего Милана Обреновича.[12]
Все это время, в течение почти восьмидесятилетнего соперничества двух династий, члены семьи Василовичей были неизменно привержены Обреновичам. В 1808 году один из Василовичей — при проведении Карагеоргием чистки — поплатился за свою верность головой. В виде компенсации за это прадеду Михаила, по поручению Милоша Обреновича, была оказана честь преподнести султану Махмуду II в качестве символа мира голову Карагеоргия.
В политике, таким образом, Василовичи оставались лояльными Обреновичам. При этом они, в зависимости от ситуации, легко переходили из правого лагеря в левый, из левого — в правый, становились то радикалами, то либералами, русофобами или русофилами. Таким образом, до 1900 года лояльность Василовичей была непоколебима, пока вдруг они не оказались перед выбором между двумя Обреновичами: старым, сорокасемилетним экс-королем Миланом и его двадцатичетырехлетним сыном Александром, правящим монархом. Решение юного короля жениться на Драге Машиной привело к окончательному разрыву его отношений с отцом.
Милан, несомненно, был ослепительной фигурой на сербском троне. Будучи внуком брата Милоша Обреновича, Ефрема, он вырос в бухарестском доме любовника матери, румынского князя Куза. Сама его мать происходила из румынской Молдавии.
После покушения на князя Михаила Милан, которым до сих пор все пренебрегали, вышел из безвестности. Пока три регента правили страной, ему было обеспечено надлежащее воспитание в Париже, в лицее Людовика Великого, и Милан действительно вырос довольно умным, хотя и несколько своенравным молодым человеком. Достигнув совершеннолетия, он стал правителем своих в высшей степени своевольных и упрямых подданных и женился на Наталии Кешко[13], сказочно красивой дочери одного из богатейших крымских дворян. После тринадцати лет супружеского ада (а скверный характер Милана частично объяснялся не только его слабоволием, но и его политическими интригами) в 1888 году они расстались, но развод не положил конец вражде бывших супругов. Наталия была фанатичной русофилкой, в то время как Милан стремился к укреплению отношений с Австро-Венгрией. Он был глубоко огорчен тем, что все годы его правления русские друзья жены неустанно плети интриги против него.
