«скифским», «северной (гиперборейской) грозой», народом, вышедшим «от страны северной»[42], и который уже, несомненно, слышал о кровавых «подвигах» в Западной Европе именно скандинавских норманнов, лишен этнического содержания и выполняет роль географического указателя: «люди, живущие севернее», или, как это звучит в устах грека Фотия, «северная гроза», народ «от страны северной».
Сказанное подтверждает информация кремонского епископа и также итальянца Лиудпранда (ум. 971/2), во-первых, отнесшего к «норманнам» сразу несколько восточноевропейских народов: Константинополь «расположен среди самых диких народов. Ведь на севере его соседями являются венгры, печенеги, хазары, русы, которых мы зовем другим именем, т. е. нордманнами…», т. е. зовем всех перечисленных. Во-вторых, полно разъяснившего суть этого «норманства» на примере руси, напавшей в 941 г. на Константинополь: «В северных краях есть некий народ, который греки по его внешнему виду называют Poυσιoϛ, русиями (т. е. „красными“, „рыжими“. — В.Ф.), мы же по их месту жительства зовем „нордманнами“. Ведь на тевтонском языке „nord“ означает „север“, а „man“ — „человек“; отсюда — „нордманны“, то есть „северные люди“»[43]. М. В. Бибиков отмечает, что византийским памятникам «присуща замена этнонимов описательными выражениями, например, „северный“ может обозначать русских…» («северные скифы»)[44]. В свете чего абсолютно неопределенное в этническом смысле понятие «гиперборейские», т. е. «северные», т. е. «норманские» народы включает в себя их самый широкий перечень. Как подчеркивается, например, в схолии к сочинению Аристотеля «О небе», «мы, говорят, заселяем среднее пространство между арктическим поясом, близким к северному полюсу, и летним тропическим, причем скифы-русь и другие иперборейские народы живут ближе к арктическому поясу…»[45]. В том же ключе, разумеется, следует понимать и «норманнов» послания 871 г. франкского императора Людовика II к византийскому императору Василию I).
В 1808 и 1814 гг. профессор Дерптского университета Г. Эверс, по сути, заново открыл южную Русь, существовавшую намного ранее прихода как Рюрика в северо-западные земли Восточной Европы, так и варягов в Киев, убедительно показав, полемизируя со своим учителем Шлецером, что «Нестор был совершенно прав, включив сведения византийских писателей о первом появлении русов в свой труд…» (а именно его доводы заставили Карамзина отвергнуть вывод Шлецера о небытии понтийской руси). В последней Эверс видел хазар, от которых русские приняли свое имя. Причем он весьма здраво заметил, что «естественнее искать руссов при Русском море (Черном. — В.Ф.), нежели при Варяжском (Балтийском. — В.Ф.)», и что «невероятно само по себе и то, что никому не знакомая орда варваров с флотом из двухсот судов появилась у Константинополя, приняла христианство и спешно скрылась, не позволив при этом узнать, откуда она прибыла?». Как констатировал норманист В. А. Мошин, в эпоху расцвета «„ультранорманизма“ шлецеровского типа» большое влияние оказала критика Эверсом «норманизма и доказательство пребывания руси на Черноморьи до 862-го года»[46].
Аргументы Эверса, свидетельствующие в пользу «пребывания руси на Черноморьи до 862-го года», действительно были настолько весомыми, что их приняли и некоторые весьма крупные норманисты, но интерпретируя восточные и византийские источники, понятно, в угодном себе смысле. Так, в 1821 г. (русский перевод статьи был опубликован в 1823 г.) немецкий ориенталист И. С. Фатер отстаивал идею существования Черноморской Руси, ибо, по его словам, «столь очевидно бытие росов» на юге, и понимал под ними остатки готов, проживавших по северным берегам Черного моря, среди которых разместились значительные колонии варягов-норманнов, ставших прозываться русью (при этом он напомнил, что Эверсу «принадлежит честь» обращения на нее внимания). В 1837 г. Н. А. Иванов указывал, что руссы, в которых он также видел готов, обитали по берегам Азовского и Черного морей до Кавказских гор с древности и «были коренные жители княжества Тмутараканского».
Словацкий ученый П. И. Шафарик в том же 1837 г. говорил о вероятности весьма давнего проживания варяго-русов «на берегу Черного моря и в Тавриде», но при этом не зная, «кто были эти понтийские русы: товарищи Аскольда, или же появившиеся еще прежде здесь». В 1851 г. С. М. Соловьев, подытоживал, что «название „русь“ гораздо более распространено на юге, чем на севере, и что, по всей вероятности, русь на берегах Черного моря была известна прежде половины IX века, прежде прибытия Рюрика с братьями». Принимая во внимание свидетельство византийского «Жития святого Стефана Сурожского», историк отмечал, что «даже прежде Аскольдова похода, обыкновенно относимого к 866 году, мы встречаем» информацию «о нападении руси на греческие обители и о принятии христианства некоторыми из русских вождей» (не находя тому объяснения с позиций норманской теории и пытаясь ее спасти, ученый высказал мысль об отсутствии этнического содержания в термине «русь», полагая, что он, как и имя «варягов» на западе, являлся общим названием дружин на востоке, «означая, как видно, людей-мореплавателей, приходящих на кораблях, морем, входящих по рекам внутрь стран, живущих по берегам морским»)[47].
С начала 1870-х гг. Д. И. Иловайский, отмечая, что «хвастливые скандинавские саги» представляют русь «великим и туземным народом, а Русское государство настолько древним, что о его начале они ровно ничего не знают», и что русь была восточнославянским племенем, изначально проживавшим в Среднем Поднепровье и известном под именем поляне-русь, роксолане, россалане, вел речь о существовании в первой половине IX в. как Днепровско-Русского княжества, так и Азовско-Черноморской Руси на Таманском полуострове (а ее преемником считал Тмутараканское княжество). И с Азовско-Черноморской Русью он связывал византийские свидетельства о нападении руси на Константинополь в IX в., о крещении руси в 860-х гг., о русской митрополии того же столетия, «русские письмена» и «русина», встреченные святым Кириллом в Корсуне в 860–861 гг., сообщения арабов о походах руси на Каспийское море в 913 и 944 гг.[48]
В 1880 г. Е. Е. Голубинский рассуждал о русах азовско-таврических или азовско-крымских, не имевших «никакого отношения к нашим киевским», и подчеркивал, имея в виду название Черного моря Русским, что нет примеров, «чтобы море получало имя от народа, не жившего на нем, а только по нем ходившего» (под русами он понимал норманнов, в первой половине IX в. поселившихся в Причерноморье — «в Тавриде и над нею при устье Дона» — и слившихся с остатками готов). В. Г. Васильевский, проанализировав жития святых Стефана Сурожского и Георгия Амастридского, сделал вывод о несомненном знакомстве византийцев с русами до 842 года. При этом он отождествил причерноморскую русь с тавроскифами, а тех с готами, готаланами и валанготами, проживавшими в Крыму. Варяги-норманны, позднее придя в этот район, перемешались с готами и приняли их язык как церковный (историк, надо отдать ему должное, не скрывал, что готская теория «при современном положении вопроса… была бы во многих отношениях пригоднее норманно-скандинавской»)[49].
А. А. Шахматов в 1904 г. отмечал, что «византийцы знали русь и
