к национальным государствам, которые и в остальной-то Европе возникнут лишь много столетий спустя. Имеющиеся свидетельства, так или иначе, слишком скудны, чтобы продемонстрировать для начала существование эволюционных процессов какого-либо рода. Единственный вывод, который можно сделать с достаточной определенностью, заключается в том, что восточное побережье Балтийского моря после 500 г. н. э. стало территорией значительной дифференциации и потому должно описываться гораздо подробнее, чем это делали античные авторы и более поздние путешественники. К чему привела такая дифференциация через несколько веков — вопрос, на который следует отвечать с помощью более поздних источников.
Племенные общества Балтийского региона: основные характеристики
Существующие данные о населении восточного побережья Балтики в Х в. основываются в большинстве своем на подсчете количества людей на квадратный километр. Сегодняшние приблизительные подсчеты таковы: Эстония — 150 тыс., Латвия — 220 тыс., Литва — 280 тыс. человек. Не существует методологии, позволяющей разбить приведенные цифры на более мелкие структуры — племенные объединения — для каждого региона. Таким образом, в сравнительной иерархии три эти страны занимают те же места, что и сегодня: Эстония является наименьшей, а Литва наибольшей по численности населения. Данные общества были полностью сельскими и не имели городских центров в истинном смысле слова, хотя превалировали поселения деревенского типа, с вкраплениями одиночных домохозяйств. Общая плотность населения была низкой, и незаселенные территории покрывали леса.
Пищу добывали, возделывая зерновые культуры, занимаясь охотой, пчеловодством, рыболовством. Широкая распространенность инструментов, оружия, украшений и шитой одежды указывает на наличие всякого рода ремесленников. Жилища по-прежнему строились из дерева, а защитные сооружения, окружавшие их, позволяют говорить о постоянном страхе перед набегами соседей или других внешних врагов. Городища стали самой распространенной и наиболее серьезной формой защиты, причем некоторые из них были достаточно велики, чтобы в трудные моменты принять большое количество людей. Некоторые укрепленные поселения строились на озерах, и вода служила естественным препятствием для врагов. Освобождение земли от леса стало постоянным видом деятельности, обеспечивающим людей новыми полями для обработки. Колесные повозки еще не использовались, а дороги в большинстве своем представляли собой постоянно используемые тропы. Самым быстрым и эффективным способом передвижения внутри страны было плавание по судоходным рекам.
Чтобы понять, как происходило в описываемый период развитие населения, и не имея прямых данных, обратимся к моделям, предлагаемым исторической демографией для обществ подобного типа. Естественный рост населения в этих племенных обществах был низким: смертность среди взрослых и детей была высокой, к тому же периодические эпидемии, войны и недостаток пищи уничтожали прирост населения, достигнутый в относительно спокойные периоды. Вследствие этого ожидаемая продолжительность жизни была достаточно низкой, на уровне 35–40 лет. Однако те, кто не умер в детские годы, соответственно, могли дожить до шестого и даже седьмого десятка. Быстрый рост населения в любой конкретной области в течение жизни одного поколения мог произойти только благодаря иммиграции, если новые поселенцы были приняты и интегрированы в существующую популяцию.
В то время как археологи настолько доверяют своим находкам, что строят на их основании предположения о том, какими могли быть границы древних племенных обществ, у нас возникает вопрос о том, насколько эти «границы» были фиксированными с современной точки зрения. Вероятно, они все же не были таковыми, поскольку люди, жившие в их пределах, не имели ни постоянных армий, ни пограничной стражи, чтобы защищать их. Получается, что границы в значительной степени созданы учеными, переносящими современные реалии в прошлое, и не являлись той реальностью, с которой должны были считаться современники. Более чем вероятно, что эти территории имели центральные поселения, однако районы, удаленные от центра, населенные или нет, всегда были открыты для набегов и, возможно, даже для оккупации. Опасности подобного рода подтверждаются широкой распространенностью на побережье Балтики различного рода фортификационных сооружений, а также тем, что в источниках того времени описываемые общества почти всегда упоминались либо как объекты, либо как инициаторы набегов. Таким образом, население данных территорий постоянно жило в страхе набегов, при этом носители внешней угрозы совершенно необязательно говорили на каком-то ином языке. Иными словами, не существовало гарантии от нападения агрессивно настроенных групп, говорящих на том же языке, что и их жертвы. Однако, невзирая на опасности, актуальные для населения побережья тех времен, мы не должны приходить к выводу, что племенные объединения региона были особенно воинственными; в действительности только некоторые из них современные им источники характеризовали как особенно агрессивные. Так, курши использовали Балтийское море для пиратства и набегов на остров Готланд и даже на материковую Швецию; «свирепыми» называли в древнерусских летописях литовские племена. Однако дихотомия мы — они отличалась значительной гибкостью. Если какое-то племя говорило на «балтийском» языке, это не обеспечивало ему безопасности от набегов других «балтоговорящих»; более того, «балты» как таковые не проявляли какой-либо особенной враждебности к финноговорящим или славянским соседям. Доблесть, сила и алчность демонстрировались не в соответствии с языками, на которых говорили соседи, но просто по отношению к любым соседям — кем бы они ни были.
Мы не можем говорить о «децентрализации» власти на побережье, поскольку эта концепция предполагает представление о том, что прежде существовал обратный порядок. На побережье никогда не было короля Альфреда (как в Англии), который бы объединил в каком-то смысле все племенные группы против внешнего врага; эта территория была фрагментарной начиная с того момента, когда мы можем назвать ее отдельные компоненты, однако и на этой территории мы найдем лидеров и некоторую степень общественной стратификации. В хрониках XIII в. подобные факты отражаются с помощью таких терминов, как seniores («старшины») и rex («король»), что позволяет с определенной вероятностью предполагать, что такая дифференциация в обществе существовала в регионе и до начала II тысячелетия. Хроники чаще всего используют эти термины при описании переговоров или военных действий, но они обычно не останавливаются на том, какими правами пользовались названные упомянутыми терминами люди внутри возглавлявшихся ими сообществ и какую ответственность они несли. Также источники не описывают никаких инструментов, с помощью которых эти лидеры могли бы осуществлять свою власть на территории, которая могла бы считаться подвластной им по географическому признаку. Помимо всего, в последние столетия I тысячелетия н. э. вожди остаются в источниках безымянными: их имена появляются в хрониках лишь несколько столетий спустя. Таким образом, лидеры представляют собой некую тайну; они существовали, но невозможно сказать, то ли они избирались (как это происходило у германских племен), то ли обретали свой статус благодаря происхождению или успешно осуществленным актам устрашения.
Прямые свидетельства, полученные при археологических раскопках погребений, указывают на наличие социальной стратификации в этих обществах. Некоторые тела были захоронены с гораздо большим количеством материальных ценностей,
