— Почему? — невинно повторила Лиль.
— Вот почему, — сказал Вольф.
Слово у него не разошлось с делом, и они растянулись налесной траве.
— Не здесь, — сказала Лиль, — здесь слишком людно.
Не похоже было, что она хоть немного верит своему доводу.
— После этого ты уже не сможешь тюхать, — сказала она.
— Я люблю и эту игру, — прошептал Вольф ей на ухо, к тому жевполне съедобное.
— Были бы у тебя всегда каникулы… — вздохнула почтисчастливая Лиль, а затем и совершенно счастливая между разноглубокими вздохамии некоторой активностью.
Она снова открыла глаза.
— Я так, так их люблю, — закончила она свою мысль.
Вольф нежно поцеловал ее ресницы, чтобы подчеркнуть грустьдаже и сугубо локального разъединения.
— Куда ты бежишь? — спросил он.
— Так, забегу в одно место, — сказала Лиль. — Пойдембыстрее… Я опаздываю.
Она поднялась, схватила его за руку. Они припустили бегом ктележке. Обессилевший сенатор Дюпон валялся на земле, раскинув все четыре лапы,и пускал на камни слюну.
— Вставай, сенатор, — сказал Вольф. — Пойдем тюхать.
— Пока, — сказала Лиль. — Возвращайся пораньше.
— А ты? — сказал Вольф.
— Я скоро буду! — прокричала Лиль на бегу.
Глава VII
— Гм-м-м… прекрасный удар! — оценил сенатор.
Шар взлетел очень высоко, и в небе повис прочерченный имкильватерный след из рыжего дымка. Вольф опустил клюшку, и они отправилисьдальше.
— Да, — равнодушно сказал Вольф, — я прогрессирую. Если бы ятренировался регулярно…
— Никто вам в этом не мешает, — сказал сенатор Дюпон.
— Как ни верти, — ответил Вольф, — всегда найдетсякто-нибудь, кто играет лучше тебя. И что тогда? Чего ради?
— Ну и что, — сказал сенатор. — Это же игра.
— Именно потому, — сказал Вольф, — что это игра, нужно бытьпервым. Иначе все это глупости и только. Да! К тому же вот уже пятнадцать лет,как я играю в пентюх… ты что, думаешь, это меня еще возбуждает…
Тележка разболтанно вихляла из стороны в сторону позадисенатора и при первой же возможности воспользовалась легкой покатостью, чтобыподкатиться и исподтишка стукнуть его под зад. Сенатор запричитал.
— О горе! — простонал он. — У меня до поры будет плешь назаду!..
— Не будь таким неженкой, — сказал Вольф.
— И это, — сказал сенатор, — в моем-то возрасте!Унизительно!
— Немного прогуляться тебе на пользу, — сказал Вольф, —уверяю тебя.
— Какую пользу может принести то, что досаждает? — спросилсенатор.
— Но досаждает все, — сказал Вольф, — и что-то все жеделается…
— О! — сказал сенатор. — Под тем предлогом, что вас ничто непривлекает, вы считаете, что всем все опротивело.
— Ну хорошо, — сказал Вольф, — вот сию минуту чего тыхочешь?
— Ну а если бы этот же вопрос задали вам, — проворчалсенатор, — вам ведь было бы трудно на него ответить, не так ли?
Действительно, Вольф сразу не ответил. Он размахивал клюшкойи забавы ради обезглавливал стебли распердунчиков кривляющихся, росших там исям на площадке для пентюха. Из каждого отрубленного стебля извергалась клейкаяструя черного сока, которая надувалась в небольшой черный воздушный шарик,украшенный золотой монограммой.
— Трудно бы мне не было, — сказал Вольф. — Просто сообщил бытебе, что ничто больше не вызывает во мне желания.
— Что-то новенькое, — захохотал сенатор, — ну а как же тогдамашина?
— Это скорее от отчаяния, — в свою очередь усмехнулся Вольф.
— Возможно, — сказал сенатор, — но ведь вы же не всеперепробовали.
— Верно, — сказал Вольф. — Еще не все. Но это дело наживное.Прежде всего, необходимо ясное понимание вещей. Ну да ладно, этак я недогадаюсь, чего же ты хочешь.
Сенатор посерьезнел.
— А вы не будете надо мной смеяться? — спросил он.
Уголки его пасти были влажны и подергивались.
— Отнюдь, — сказал Вольф. — Узнай я, что кто-тодействительно чего-то хочет, у меня бы поднялось настроение.
— Мне только-только стукнуло три месяца, — сказал сенатордоверительным тоном, — а я уже хотел гав… гав… гав-виана.
— Гавиана, — рассеянно поправил Вольф.
И тут же спохватился:
— Гавиана!..
Сенатор вновь осмелел. Его голос окреп.
— По крайней мере, — объяснил он, — это четкое и точносформулированное желание. Гавиан, он такой зелененький, у него такие остренькиекругляжки, а когда его бросаешь в воду, он хлюпает. В общем… для меня… гавиантаков.
— Так ты хочешь именно его?
— Да, — гордо сказал сенатор. — У меня в жизни есть цель, ипоэтому я счастлив. Я хочу сказать, был бы счастлив без этой мерзкой тележки.
Вольф, принюхиваясь, сделал несколько шагов и пересталсшибать головки распердунчиков. Он остановился.
— Хорошо, — сказал он. — Я выпрягу тебя из тележки, и мыпойдем искать гавиана. Увидишь, меняется ли что-нибудь, когда имеешь то, чтохочешь.
Сенатор остановился и оторопело заржал.
— Как? — сказал он. — Вы это сделаете?
— Я же сказал…
— Только без шуток, — у сенатора перехватило дыхание. — Ненужно подавать такую надежду старому, усталому псу…
— Тебе везет, ты чего-то хочешь, — сказал Вольф, — ну а ясобираюсь тебе помочь, это так естественно…
— Блин! — сказал сенатор. — В богословии это называетсязабавной метафизикой.
Во второй раз Вольф наклонился и высвободил сенатора изпостромок. Оставив себе одну из пентюклюшек, он сложил остальные на тележку.Никто ее не тронет, ибо моральный кодекс пентюха особо строг.
— В дорогу, — сказал он. — За гавианом нужно идти на востоки пригнувшись.
— Даже пригнувшись, — сказал Дюпон, — вы все равно вышеменя. Так что я останусь как есть.
