— Ты все еще голоден? — спросил он, когда сенатор набросилсяна особенно хорошо уродившийся кустик пырея. — Надо будет сказать, чтобы тебеего время от времени давали.
— Ладно-ладно, — пробормотал сенатор. — Как не стыдно насмехатьсянад старым горемыкой, которому едва достает сил влачить свое тело и которогозаставляют сверх того тащить за собой тяжеленные повозки.
— Тебе это просто необходимо, — сказал Вольф. — Иначе у тебяотрастет брюхо. Потом вылезет шерсть, ты подцепишь чумку и в конце концовзапаршивеешь.
— Для всего этого свинства, что мне приходится делать, ясойду и таким, — сказал сенатор. — А горничная в любом случае выдерет всюшерсть, что у меня останется, с рвением меня причесывая.
Вольф шагал впереди, засунув руки в карманы, и говорил, неоглядываясь.
— Ну а все же, — сказал он. — Предположим, что кто-тообоснуется здесь по соседству с нами и что у него будет, скажем… сучка…
— Этим меня не пронять, — сказал сенатор, — я от всего ужеосвободился.
— Кроме пырея, — сказал Вольф. — Странный вкус. Лично япредпочел бы симпатичную маленькую сучку.
— Валяйте, не отказывайте себе в этом, — сказал сенатор. — Яне ревнив. Вот потроха чуть барахлят.
— Но когда ты жрал все это, — сказал Вольф, — в тот момент,в конце концов, тебе же это нравилось.
— Гм… — сказал сенатор. — За исключением земляной кашицы игорчицы в ухе. Прочее было вполне сносно.
— Тебе лишь надо постоять за себя, — сказал Вольф. — Тывполне мог бы заставить ее себя уважать.
— Какое уж там уважение! — сказал сенатор. — Я старыйвонючий пес и жру целый день без передыха. Ик!.. — добавил он, поднося дряблуюлапу к морде… — Прошу прощения, я на секундочку… Какой превосходный пырей… Ондействует, да еще как… Если вас не затруднит, отцепите тележку, боюсь, онаможет мне помешать.
Вольф наклонился и освободил сенатора от кожаной упряжки.Уткнувшись носом в землю, сенатор умчался на поиски кустика, с одной стороны —наделенного соответствующим запахом, а с другой — пригодного, чтобы скрыть отглаз Вольфа ту позорную деятельность, которая вот-вот воспоследует. Вольфостановился его подождать.
— Не спеши, — сказал он. — У нас есть время.
Целиком поглощенный тем, чтобы икать в такт, сенатор неотвечал. Вольф уселся прямо на землю и, подтянув к себе пятки и обняв коленируками, принялся раскачиваться взад-вперед. Чтобы повысить содержательностьэтого действия, он с чувством замурлыкал сентиментальную мелодию.
За этим занятием и обнаружила его минут через пять Лиль.Сенатору было никак не облегчиться, и Вольф уже собирался постучать его поспине. Поспешные шага Лиль остановили Вольфа: кто это — он знал и не глядя. Наней было платье из тонкого полотна, а распущенные волосы прыгали у нее поплечам. Повиснув на шее Вольфа, она опустилась рядом с ним на колени изашептала ему на ухо:
— Почему ты меня не подождал? Что же это за каникулы?
— Мне не хотелось тебя будить, — сказал Вольф. — У тебя былусталый вид.
— Я очень устала, — сказала она. — Ты и в самом деле хотелпотюхать сегодня утром?
— Скорее я хотел чуть-чуть пройтись, — сказал Вольф. — Исенатор тоже, но по пути он изменил свое мнение. Так что я готов на все твоипредложения.
— Ты так любезен, — сказала Лиль. — Я как раз пришла тебесказать, что совсем забыла об одной очень важной вылазке в город, так что ты врезультате можешь потюхать безо всяких угрызений совести.
— У тебя есть еще минут десять? — спросил Вольф.
— Я на бегу, — объяснила Лиль. — Я спешу, у меня свидание.
— У тебя есть еще минут десять? — спросил Вольф.
— Конечно, — сказала Лиль. — Бедный сенатор. Я так и знала,что он заболеет.
— Не заболеет, — удалось выдавить из себя сенатору из-засвоего куста. — Отравится, это совсем другое дело.
— Ну вот! — запротестовала Лиль. — Скажи еще, что кухня былаплоха.
— Земля — была, — пробубнил сенатор и вновь принялсяподтявкивать.
— Прогуляемся вместе, пока я не ушла, — сказала Лиль. — Кудапойдем?
— Куда глаза глядят, — сказал Вольф.
Он поднялся вместе с Лиль и забросил свои клюшки в тележку.
— Я вернусь, — сказал он сенатору. — Не спеши и непереутомляйся.
— Не волнуйтесь, — сказал сенатор. — Боже мой! У менятрясутся лапы, что за ужас.
Они шли по солнцепеку. Просторные лужайки вклинивались, какзаливы, в мрачно-зеленые боры. Издали казалось, что деревья прижимаются друг кдружке, и хотелось быть одним из них. Сухая травянистая почва медленноповышалась, и площадка для пентюха осталась слева от них и чуть внизу. Два-трипентюха добросовестно тюхали, используя все подобающие принадлежности.
— Ну а вчера, — сказал Вольф, — вчера тебе было весело?
— Очень, — сказала Лиль, — я все время танцевала.
— Я видел, — сказал Вольф, — с Ляписом. Я страшно ревнив.
Они взяли вправо, чтобы войти в лес. Было слышно, какзеленые еще дятлы стучали на короткой ноге друг на друга, играя в морзянку.
— Ну а ты что поделывал с Хмельмаей? — перешла в наступлениеЛиль.
— Спал в траве, — ответил Вольф.
— Она хорошо целуется? — спросила Лиль.
— Дуреха, — сказал Вольф, — я об этом и не думал даже.
Лиль засмеялась и прижалась к нему, стараясь шагать в ногу,что вынуждало ее очень сильно раздвигать бедра.
— Мне бы хотелось, чтобы каникулы были всегда, — сказалаона. — Я бы все время гуляла с тобой.
— Тебе бы это тут же приелось, — сказал Вольф. — Видишь,тебе уже нужно куда-то бежать.
— Это не так, — сказала Лиль. — Чистая случайность. Зато тыпредпочитаешь свою работу. Ты без нее не можешь. Отсутствие работы сводит тебяс ума.
— С ума меня сводит вовсе не отсутствие работы, — сказалВольф. — Я таков от природы. Хоть у меня и все дома, мне не по себе.
— Если только не спишь с Хмельмаей, — сказала Лиль.
— Или с тобой, — сказал Вольф. — Но сегодня утром спала ты,и я предпочел уйти.
— Почему? — спросила Лиль.
— Иначе, — сказал Вольф, — я бы тебя разбудил.
