при чем. У меня такое впечатление, что он сменил лагерь. Более того, перешел на сторону врага. Моргана живет прямо под нашей кухней, и жизнь у нее не такая, как у нас, она актриса. Ночью играет и ложится, когда дети встают, так что полчаса нашего завтрака, с 7:20 до 7:50 для нее чересчур, невозможно. Однажды, несколько лет назад, ее бывший пригрозил набить морду Александру, мы так толком и не поняли, за что. Я знаю, что Моргана ему нравится. Даже несколько раз заметила его вожделение. Не знаю толком почему, но знаю. Знаю, что он всегда комментирует ее перемену прически, предпочитает ее рыжей, а не блондинкой, краснеет, когда она с ним здоровается, даже заикается иногда. Я не раз видела, как он пялится ей в спину на лестнице, боюсь даже, что нарочно замедляет шаг, когда слышит ее шаги. Я понимаю, что меня заносит, но мне это действует на нервы, да, мне действует на нервы, что он так ее оправдывает. Александр задет за живое. Как бы то ни было, вопрос не в этом! – восклицает он. Да ну? – удивляется Габриэль. То есть тебе плевать, кто на нас донес? Да, мне плевать с высокой колокольни, и я призываю всех здесь последовать моему примеру, невозмутимо отвечает Александр. И не догадаешься, что он вспылил не далее как вчера, хлопнул дверью, потом дождался меня на улице и орал. Какого черта, какого черта, вопил он, не обращая внимания на косые взгляды прохожих. Какого черта, ты можешь мне сказать, мы влезли в долги на двадцать лет вперед, потратили все наши деньги, купили эту чертову квартиру, чтобы оказаться в дерьмовом доме, слышать, как трахается Моргана, как старуха с четвертого принимает ванну в четыре часа утра и включает стиральную машину среди ночи экономии ради, ты можешь мне сказать, а, какого черта это все, паркет, лепнина, камин, если в конечном счете на нас доносят ублюдки, которые все принимают в штыки? Ты можешь мне сказать, а, какого черта? Я понятия не имею, но знаю, что самообладание, к которому он принуждает себя перед детьми, – лишь жалкий фасад, скрывающий жуткий страх.
* * *
Жить так, не зная, кто на нас донес, делать вид, будто ничего не случилось, встречаясь с соседом на лестнице или теснясь в лифте под его инквизиторским взглядом, невозможно. Я бы хотела, я пытаюсь, но не получается. Это выше моих сил. Я не могу выглядеть равнодушной, даже прячась за темными очками. Не могу естественно поздороваться. Мне приходится выдавливать из себя «здравствуйте», а произнеся слово, я всякий раз ломаю голову, не Иуде ли пожелала здоровья. И сейчас, три года спустя, я еще задаюсь этим вопросом, когда пишу. На что же похож этот ворон, который позвонил? Может быть, как раз на ворона из фильма Клузо [6]. Я как будто слышу его карканье, щелканье клюва над нашими головами. Черные перья, отпечатки лапок, я ищу следы и вижу их повсюду. Будь то анонимные письма или звонки, в сущности, демарш тот же, не так ли? Я плохо себе представляю, чтобы кто-то из родных или друзей снял телефонную трубку, чтобы донести на нас, можно также исключить и коллег по работе: и моих, и Александра мы много месяцев видели только в зуме. Так что я возвращаюсь к соседям, которых мы заподозрили с самого начала. Один незаметный сосед наверняка набрал 119, хотя я по-прежнему не знаю, кто из них спит в тепле за закрытыми ставнями. Три года назад я подозревала всех жильцов дома. Видела скрытого стукача в каждом из них, невольно наблюдая за их поведением и мысленно комментируя его нон-стоп. Я сканировала в голове их жесты, анализировала их черты, повадки, манеру говорить со мной, тон, которым они желали мне хорошего дня, пыталась расшифровать и их молчание, дистанцию, которую они держали, встречая меня в холле, расстояние, которое оставляли между нами, когда мы пересекались на лестнице или у входной двери, даже их манеру придерживать ее, вытянув руку, кончиками пальцев, как будто прячась за ней, или, наоборот, громко хлопать, завидев меня. Никто с тех пор не переехал, даже мы, так что я и сегодня продолжаю разбирать по косточкам любое пожатие плеч или движение бровей. Я хочу истолковать все, потому что во всем есть знак. Во всем есть смысл. Приветствия кажутся мне натужными, лица замкнутыми, враждебными. А если кто-то мне улыбается, в улыбке чудится фальшь. Я как будто играю в Клуэдо. Да, именно так, Поместье Тюдоров перелетело из Англии во Францию и приземлилось в 15-м округе Парижа. Кто донес на мадам Кордонье? На каком этаже, в какой квартире и с какого телефона имел место донос? В доме шесть этажей, по две квартиры на каждом, за исключением последнего, где помещаются четыре комнаты для прислуги, и четвертого, где живем мы в сдвоенной квартире, перепланированной предыдущим владельцем. Итого восемь подозрительных жилищ. Сразу исключим студентов из комнат для прислуги, которые меняются каждый год, и жильцов с первого этажа. Старый добрый доктор Бек вообще здесь не живет, и я плохо себе представляю, чтобы очаровательные молодые супруги звонили 119, когда их младенец надрывается целыми днями, да и ночью не всегда спит в свои полтора года. Признаем невиновной и старушку с шестого, глухую как пень, несмотря на слуховой аппарат. На втором этаже квартира справа пустует, в ней идет бесконечный ремонт, а слева живет одинокая архитекторша, днюющая и ночующая на работе. Вряд ли это она. Итак, остаются Моргана и Бершоны на третьем. Мишель Норман и Дюшаны на пятом. Но у Дюшанов железобетонное алиби: их не было здесь в марте, они отсиживали карантин за городом. Или они позвонили из Солони? Нет. Они к тому же вернулись загорелые, довольные, отлично отдохнувшие на этих, как они говорят, каникулах. Оправдаем их тоже. Дети были правы с самого начала, подозреваемых только трое: Моргана, Бершоны и Мишель Норман. Не выглядел ли Мишель Норман смущенным еще сегодня утром? А Моргана вчера – не нарочно ли уткнулась в почтовый ящик в тот самый момент, когда я вошла?
* * *
Я решила не говорить о вызове никому, кроме мамы и Жюльетты. Не хватает духу и, главное, стыдно. Но мне звонит моя издательница, и я не выдерживаю. Твой «Волк» – крепкий орешек, знаешь ли, радостно сообщает она. В первый карантин мы много смеялись по телефону. Я шутила насчет проклятья вторых романов, а Од была
