мой хороший приятель, уже через десять минут пришлёт новую куклу, ничуть не уступающую в своей вульгарной красоте предыдущей.
— Э, Ветер! — горланит Федька, провожая блондинку масленым взглядом. — Эта-то тебе чем не угодила? Уж почём я не люблю белобрысых, но на эту даже у меня настроение поднялось.
— Ты сюда кутить прилетел или вопросы решать? Давай уже, выкладывай!
Из отпетого хулигана с вечно разбитым носом и синевой под глазом Федька превратился в серьёзного молодого человека, научившегося решать вопросы словом, а не кулаками. Раздавшийся в плечах, стильно одетый и уверенный в себе — он производит впечатления богатенького денди, но никак не вчерашнего беспризорника, сутками мечтающего о куске хлеба. Жизнь — штука непредсказуемая. Теперь знаю.
— Да чё там говорить! — Грачёв с тоской смотрит на одиноко скучающий шест. Его бы воля, он давно пустился во все тяжкие. Но дело есть дело. — Чёрт упёрся корявым рогом. То ли маразм прихватил, то ли конкуренты дорожку нам успели перебежать.
— И как такое возможно?
Мы почти год обрабатывали старика. Согласны были выкупить его бизнес по хорошей цене. И тот факт, что сделка отныне висит на волоске, сильно нервирует.
— Не знаю, Ветер! — качает коротко стриженной башкой Федя. — Я напряг всех, кого можно, но старик оказался упёртым до невозможности.
— Представляю! — улыбаюсь, воскрешая в памяти бесконечные телефонные разговоры с Чертóвым. По своему стальному характеру старик чем-то напоминает мою покойную бабку. Та тоже до последнего вздоха гнула свою линию. Бабули уже год как нет, я всё пытаюсь завершить начатое ей дело: объединить наши с Чертóвым компании.
— Слушай, давай у Азрамяна акции возьмём, а? — елозит на кожаном кресле Федька, пожирая взглядом очередную танцовщицу, заботливо подобранную Майком. От предыдущей её отличает разве что разрез глаз и чуть более выдающиеся формы.
— Ну немногим больше заплатим, — продолжает Грачёв вещать о делах, но чувствую, что теряю друга. Да оно и понятно: думать о женском теле куда приятнее, чем обсуждать упрямого старика с козлиной бородкой.
— Ты же знаешь, это не вопрос цены.
— Ага, принципа, — усмехается парень, а сам глаз не сводит с девицы. — Тогда, Ветер, поехали со мной. Будем на пару дожимать старика!
— Это исключено! — еще один шот обжигает горло, а горькие мысли оглушают похлеще басов, доносящихся с танцпола. — Я никогда не вернусь!
— Так и не возвращайся, – Федька следует моему примеру и вливает в себя коктейль. – Считай, это командировка. День-два. Нам только перетереть с Чёртом. Это при мне он запросто идёт на попятную, но ты…
— А что я? — перебиваю друга. — Я его знаю не больше твоего!
— Ты Моррис, Ветер! — поясняет парень. — Понятия не имею, что там связывало твою бабку с Чёртом, но на его угрюмом лице проступает улыбка, когда он слышит её фамилию.
— Ну так почаще её произноси! – откидываюсь на спинку кресла и прикрываю глаза. Что бы Федя ни предложил, ноги моей не будет в России.
— Чего ты боишься? — не отступает Грачёв. — Пять лет прошло! Да ты мимо Свиридовой своей пройдёшь и не узнаешь!
Сердце пропускает удар. Второй. Третий. Федя использует запрещённый приём и, сука, гордится этим. Вон, сидит — лыбится! Даже про девку полуголую позабыл.
— Сав, — упорно зовёт, не оставляя попыток меня переубедить. — Чёрт в Москве. Твоя Свиридова – за сотни километров! Нет ни единого шанса вам пересечься, слышишь?
— Заглохни, Федя! — предупреждающе рычу. Говорить о Нане я не готов. Ни с кем. Никогда.
Я пять долбанных лет пытаюсь вытравить её из памяти, забываясь в объятиях лучших красоток Манхэттена и литрах дорогого пойла. Только Нана – хуже проклятия! Её образ клеймом выжжен на сердце.
— Я не хотел говорить, Ветер! — тушуется Федя, а это так на него не похоже. Правду-матку он режет безжалостно, а если в парне просыпается совесть — жди беды.
— Тогда лучше молчи! — запускаю пятерню в волосы и с силой сжимаю те на затылке. Мне не нравится взгляд друга. Он пропитан жалостью и невыносимой тоской. Так смотрят на приговорённых к смертной казни преступников, а я всё ещё надеюсь выжить.
— Полетели завтра со мной, Ветер! – Грачёв дает последний шанс передумать.
Но моё молчание в ответ красноречивее любого отказа, а потому Федя выпускает контрольный в голову:
— Я вчера перед вылетом разговаривал с Рыжим, — парень нервно бьёт напряжёнными костяшками кулака по губам, но слова не боятся преград. — Короче, видел он твою Марьяну на днях. Да и не твоя она больше. Замужем она. Слышишь?
Второй раз в жизни я нарушаю данное себе слово. Ощущаю себя тряпкой, размякшей в молоке коркой хлеба.
Небольшой чемодан ждёт своего часа у порога, а я — возле огромного панорамного окна. С высоты сорок первого этажа смотрю на ночной Нью-Йорк, переливающийся огнями, как новогодняя ёлка, и никак не могу перестать думать о Нане.
Отравляющими стрелами вспышки прошлого впиваются в сердце, напрочь выбивая из него жизнь. Феде всё же удалось задеть порванную струну моей души, воскресить в памяти то, что вспоминать нельзя.
Ребята нашли меня сразу, как на пороге детского дома далёким ноябрьским вечером нарисовался Свиридов. Федя тут же заподозрил неладное, а Рыжий знал, где меня искать. Я был в прострации. Плохо соображал, ещё меньше — хотел жить. Продрогший, голодный, я просидел среди гнилых покрышек не один день. Сожалел, что в свои двенадцать не сгорел в стенах отцовского дома. Проклинал любовь, которая вопреки всеобщим обещаниям, кроме боли, ничего не приносит. Ненавидел Свиридова. И не скрою, мечтал отомстить. Сорваться из своего убежища и спалить его квартиру также безжалостно, как он уничтожил мою жизнь. И только мысли о Нане удерживали меня от страшной мести.
Моя нежная девочка с невыносимым характером и кусочком лета в душе. Я любил её. По-настоящему. Вопреки. Несмотря на боль и безутешное отчаяние. А ещё понимал, что наша с Наной история подошла к концу…
Возможно, я трус. Быть может, слабак. Но я не видел будущего рядом с дочерью своего врага. Да и каким оно могло быть? Какой выбор я мог предложить Марьяне? Скитаться со мной по подворотням, на пару взращивая ненависть к Свиридову? Не такой участи я желал Нане. Не за такой выбор хотел отвечать перед Богом.
