Через полусгнившие стропила успели прорасти несколько молодых осин и березка. Преодолев по лесу метров триста, мы вышли к подножию старого отвала, на заснеженном склоне которого я увидел глыбы грязного льда, выброшенные совсем недавно.
Мы обошли отвал, и вышли на его верхнюю площадку. В центре полукружия отвала я увидел устье старой штольни, небрежно закрепленное бревнами. Из него в этот момент выходил молодой здоровенный монгол в дэле и малахае, согнувшийся под тяжестью мокрого мешка. Он донес мешок до бровки отвала и вывалил из него очередную порцию ледяных глыб. Не задавая вопросов, я прошел в штольню. Картина была незабываемо удручающей — в десятке метров от устья все пространство от почвы выработки и почти до ее кровли было заполнено льдом, в котором можно было насчитать ровно столько слоев, сколько лет прошло с того момента, как работы здесь были прекращены. У ледяного забоя я увидел шестерых рабочих — двое кайлами отбивали лед, двое совковыми лопатами накладывали его в мешки, двое сидели на корточках вдоль стенки выработки и молча курили длинные трубки. Все пространство освещалось двумя свечами да остатками дневного света, доходившими сюда от устья. Глядя на эту первобытную картину, я понял, что все здесь придется начинать буквально с нуля.
Увидев начальство, рабочие прекратили работу, дружно уселись вдоль выработки и стали набивать «дунзой» свои трубочки. Я попытался разобраться в обстановке и на помощь мне пришел Ботсурен. При содействии Цевена в качестве переводчика он сказал, что лазил вглубь штольни, что ледяная пробка тянется метров на пятьдесят, а затем сходит на нет. Полную длину выработки он не знает, но предлагает мне посмотреть все своими глазами. Что ж, посмотрим.
Запасшись свечами и спичками, мы протиснулись с ним под самую кровлю и по-пластунски поползли в тесном пространстве. В ряде мест пришлось осторожно протискиваться под лопнувшими «огнивами» (верхними балками) крепления. Где-то метров через двадцать мы уперлись в сплошную мешанину из старой крепи и больших кусков обрушившейся породы. Ботсурен ящерицей полез вверх, я — за ним. Мы обошли завал сверху и вновь спустились на ледяную поверхность. В голову невольно закралась тревожная мысль — что если мы своим вторжением в этот хаос нарушили его устоявшееся за десятилетия равновесие? Если случится обвал, то мы надолго окажемся запертыми в этом мрачном подземелье.
Отбросив эти мысли, я пополз дальше, пытаясь не отстать от мелькающих впереди белых подошв сапог Ботсурена. Наконец поверхность льда стала опускаться, в лицо повеяло душной сыростью и вскоре мы смогли стать во весь рост. Я огляделся.
Мы стояли по щиколотку в кристально чистой воде, сквозь которую я увидел внизу аккуратные шпалы с головками ржавых костылей. Рельсы были кем-то и когда-то сняты. Еще не дойдя нескольких метров до забоя выработки, я увидел в тусклом свете наших свечей молочно-белую кварцевую жилу, рассекавшую бурую породу почти вертикально и уходившую в почву. Измерив пядью ее мощность, я нашел, что она не превышает 25–30 сантиметров. В свете свечей мне показалось, что я даже заметил на ее матовой поверхности блестки золота. В это легко было поверить, ибо я уже знал, что содержание этого металла, который стоил человечеству миллионов и миллионов жизней и который, тем не менее, именовали «благородным», на верхних горизонтах этого месторождения доходило до 600–700 граммов на тонну!
В забое я насчитал около 20 так называемых стаканов, представлявших собой остатки шпуров, в которых помещали взрывчатку. Форма шпуров было округло-треугольной и свидетельствовала о том, что их в свое время бурили не вручную, а с помощью пневматических перфораторов. Это было тем более удивительно, что в Бор-Ундуре мне приходилось, чуть ли не силой, заставлять людей использовать механическое бурение вместо привычного для них ручного. В одном из стаканов я обнаружил серую кашеобразную массу — это были остатки динамита от частично или полностью «отказавшего» заряда. Осмотр убедил меня в том, что горняки, работавшие здесь почти сорок лет назад, неплохо знали свое дело и мне следует постараться, чтобы не ударить в грязь лицом перед их памятью.
Отбив прихваченным с собою геологическим молотком Валерия несколько кусков кварца и замерив элементы залегания жилы горным компасом, мы тронулись в обратный путь. Когда мы стали протискиваться под кровлю, я обратил внимание на множество мохнатых влажных комочков, висевших между верхняками крепления. Приблизив свечу к одному из них, чтобы разглядеть получше, я услышал пронзительный писк — это были спящие летучие мыши. Увидев причину моего удивления, Ботсурен сказал: «Сарсын бавгайт». Так называют их монголы, что в переводе на русский означает перепончатый медвежонок.
Наконец мы, отдуваясь, задом-наперед сползли в ледяной забой и стали на ноги. Ожидавшие нас уже начали, было, проявлять беспокойство, но мы вознаградили их переживания кусками золотоносной породы. Вооружась лупами, они стали разглядывать образцы и выражать восхищение при виде действительно достаточно обильных, но чрезвычайно мелких золотинок, замурованных в полупрозрачном кварце.
Больше на штольне делать мне было нечего, картина была предельно ясной, следовало немедленно возвращаться в Улан-Батор и выколачивать у начальства все необходимое для проходческих работ, начиная от гвоздей и кончая взрывчаткой и средствами взрывания. При участии Цевена в качестве переводчика я поручил Джанцану и Ботсурену обратить особое внимание на перекрепление устья штольни. Мне пришлось составить для них схему полного дверного оклада и постараться убедить в необходимости установки сплошной крепи до тех пор, пока они не войдут в достаточно устойчивые скальные породы. Если останется время, то после оформления устья по всем канонам горного искусства они могут продолжить работы по уборке льда по своей технологии.
Забегая вперед, скажу, что они пренебрегли моей рекомендацией по обязательной укладке лежней на почве выработки. Когда я вернулся и обнаружил, что устье закреплено простыми рамами без лежней, то вместо похвалы сделал им замечание, на которое оба очень обиделись, так как мое жесткое требование они приняли за простую перестраховку. Весной, когда наносный грунт оттаял, почва снизу и с боков стала давить выработку, и мои ослушники ежедневно вынуждены были снимать в этом месте рельсы и шпалы, срезать регулярно вылезавший снизу грунтовый горб и настилать колею заново. Они ни разу не нашли в себе мужества признаться в ошибке, а я ни разу не упрекнул их. Однако после этого тяжкого урока все мои указания выполнялись неукоснительно и без попыток проявления «творческой» инициативы.
На другое утро мы с Валерием вернулись в город. Не буду описывать все сложности хождения по кабинетам и выбивания из чиновников того, что было крайне необходимым для нормальной работы
