– Мм-мм, теперь ясно, за что ты ей нравишься!
– Но как она узнала, что я приду? – промямлил я.
– Не знаю, наверно, ты ей сказал.
– Не говорил.
Возник официант.
– А ты говорил, что не придешь?
– Нет.
– Ну, так это то же самое. – И тут же, переведя взгляд вверх на официанта: – Бренди с кока-колой, а ему то, что он пьет.
Халдей кивнул и пошел от столика. В панике я крикнул ему вслед:
– Эй, официант, на минутку!
– Что такое? – спросила Бьянка, и чело ее затуманилось.
Я хотел спросить, сколько стоит бренди с кока-колой, но передумал. Бьянка взмахом руки отпустила официанта.
– Разве ты не хочешь отлично провести время? – проворковала она.
– Да конечно, только…
Я не договорил, взвесив, что крылось за словами Бьянки. Мивануи знала, что я приду. Я этого не говорил, и она меня не приглашала, ничего: мы это даже не обсуждали. Собственно, мне это пришло в голову только ближе к вечеру. А она знала. Не просто предполагала, что уже было бы скверно, а не сомневалась в этом настолько, что наладила ко мне свою подружку. И вот, черт возьми, я здесь.
Когда натикало 11.15, клуб стал быстро заполняться. Перед самым появлением Мивануи один Друид из-за красного каната направился в мужскую комнату, я последовал его примеру. Стоял рядом у писсуара и смотрел на него, но не делал и попытки помочиться. Спустя несколько секунд он поднял глаза. Я улыбнулся:
– Твой «монтего» у входа?
– А твое какое, мать-его, дело?
– Какие-то люди на такой же машине сегодня устроили у меня шурум-бурум. Подумал, может, ты в курсе.
Он пожал плечами:
– Я тут ни при чем.
– Похоже, они что-то искали.
– Да что ты?
– Так ты передай своим друзьям: если им от меня что-то нужно – пускай придут и попросят. Так-то оно повежливее будет.
– Я без понятия, о чем ты.
Он стряхнул член и вышел. Я вернулся за столик.
К тому времени, как я вернулся на место, в зале произошла некая перемена. Как бы повинуясь невидимому сигналу, приватные беседы одна за другой начали затихать, и спустя несколько секунд говорили только три-четыре человека. Затем два, затем – ни одного. Мы все глядели на сцену, как детишки, почуявшие в доме Деда Мороза. Потом по залу, как ветер по кукурузному полю, пробежала волна нетерпения. На сцене появился мужчина, сжал микрофон и умоляюще вскинул руку, чтобы утихомирить взбудораженную толпу.
– Ну, все, успокойтесь, успокойтесь!
Разом заскрипели стулья – люди развернулись к сцене.
– Успокойтесь, у нас впереди долгое представление, и мы не сможем начать, пока вы нам не позволите.
Конферансье сделал паузу, как бы для того, чтобы провести уважительный водораздел между своей персоной и той, в которую он собирался на время воплотиться. Поправив галстук-бабочку, он заговорил голосом, позаимствованным из времен Старинного Мюзик-Холла.
– Милорды, дамы и господа, – начал он под рев ликования. – Барды и Первосвященники, вновь пришел час приветствовать нашу очаровательную песнопевицу из Сент-Асафа…
– Оооох! – пронеслось по залу.
– Лакомство из Лампетера… фею фермеров… диво Друидов…
– Ааахх! – пронеслось по залу.
– Бэби, без которой безумствуют безгрешные барды…
Зрители разразились громовым «Уоуао!».
– Леди и джентльмены, представляю вам кокетливую конфетку, крошечную, как коракл, красотку из Кумтиди! Порей[12]песнопений! Легендарный лилейный лавспун[13]из Ллавихангел-и-Крейтина, неповторимая и неизбывная, единственная валлийская сирена – Мивануи М-о-н-т-е-с!
Аплодисменты не смолкали добрых три минуты. Тем временем и без того тусклые огни вконец потускнели, так что в зале вспыхивали только огоньки сигарет в зубах зрителей да мелькали тени на сцене. Затем вдруг занялась заря в виде прожектора, нацеленного на сверкающий бледно-голубой шелк вечернего туалета Мивануи.
Она спела все издавна любимые номера: «Давид из Белого Камня»;[14]старинный валлийский гимн «Чистое сердце»; «Уна палома бланка»;[15]и, конечно, – «Мивануи».[16]Все слышали их уже тысячи раз, но всем было на это наплевать. Это была классная программа, и длилась она больше часа. Под конец Мивануи спустилась со сцены и, как менестрель, прошлась между столиками, подразнивая мужчин, которые добродушно старались ее за что-нибудь ухватить. Я старался не попасться ей на глаза, но это было невозможно. На хоровом финале «Мивануи» она остановилась у моего столика. Я медленно поднял глаза от стакана, наши взгляды встретились, и она – к невыразимой досаде зрителей – изящно вынула из своей прически розовый бутон и кинула его мне на колени. Затем огни погасли.
Снаружи, много позже, ночь стала холодной и воздух наполнила влажная взвесь – что-то среднее между дождем и моросью. Было примерно минут пять первого, и улицы опустели, разве что порой одинокий прохожий пьяно ковылял к дому. Подняв воротник, я шел по Набережной мимо старого университетского корпуса к холму Конституции. Неоновые персонажи мультфильмов у меня над головой сияли в ночи электрическими улыбками, а на другой стороне улицы высоко в стене колледжа застыл в мозаике Старик Время. Его длинная белая борода и песочные часы предупреждали всех, кто поднимал взгляд, – причем на том языке, который всем был понятен, – что для всякого человека на Земле час закрытия заведения близок.
К тому времени, когда я дошел до Улиткова Лотка, морось решила наконец превратиться в дождь, который, налетая с моря, вовсю хлестал меня по лицу. У ларька было тихо: никого, кроме паренька-продавца – прыщавого подростка в зачуханном белом халате и дурацком картонном колпаке. Я заказал «фирменное» и подождал, когда юнец смерит меня настороженным взглядом; в такой час неприятности всегда неподалеку. Инстинкт давно сказал мне, что мальчишка с автоответчика не придет, но надо покараулить на всякий случай. И я сидел, мрачно похрустывая набитыми песком маринованными деликатесами. Спустя полчаса, промокнув до костей, я сдался и ушел.
